Ева Датнова - Война дворцам Страница 3

У противоположной стены, ободранной и словно пропотевшей, пожевывал цигарку красногвардеец Андрей Ефимов, размышляя: дать дефективному по шее или лучше сразу отвести в Чрезвычайную.

Это что ж получается, думал красногвардеец Ефимов, уходишь воевать с германцами, интендантствуешь в версте от окопов, а то и поближе. Потом, дыхание не переводя, идешь служить революции, потому что знаешь и можешь других научить: как достать еду, как долго носить одежду, как сделать то, чего не найти нигде. Странное дело: унаследовав в деревне неплохое хозяйство, за год он почти все промотал. А интендантствовать - вдруг получилось. Теперь вот восстанавливает город революции, где заржавели петли всех дверей, сгнили все заборы, вытекло и забилось льдом все отопление. Мануфактуры и продуктов полно дурных, мало хороших, и черт ногу сломит на нормах. Он, конечно, понимает, накалял себя Андрей, что и это совершенно необходимо для победы мировой революции... но вскочить бы на буфер эшелона, и проехать ночь, и выйти в Москве, и пройти по Садовому от Октябрьского вокзала - до Павелецкого...

А тут всякие контры малолетние!

И только Андрей, уже в бешенстве, выплюнул чинарь и подался вперед для первого решительного шага - тут как раз и произошло абсолютно непредвиденное событие, в результате которого знакомство беспризорника с Андреем не состоялось, а с ЧК - отодвинулось.

За свои тридцать лет красногвардеец Ефимов видел многих. Да и сейчас можно было встретить на улицах Петрограда не только шинели-бушлаты-армяки, но и пальтишки, и остатки старорежимной моды, и то, что носили беженцы из голодной Казани. Ну и понемногу от всего - на беспризорниках.

Но таких типчиков Андрей Ефимов еще не встречал!

Откуда они: из Туркестана, с той стороны Каспия? Не похожи. Не были они и идейными нищими: нищие Петрограда мрачны, вонючи и величественны. Не похожи и на цыган - Андрей цыган навидался. (Хотя и цыгане бывают всякие: когда последний раз он приезжал в деревню посмотреть на новорожденную дочку - видел, там как раз поселился один, кажись, малахольный, но вроде не вор и не плут...)

Типчики в количестве двух были маленькие, сухонькие, с ярко горящими глазами, черными в синеву, на смуглых, будто чумазых, лицах. Лет под сорок, а может, и больше. Какие-то шапочки вроде ермолок. На теле - совершенно неизвестное. А на ногах - что-то из мешковины... бр-р!

По всему видно - давно продрогнув, они шли как из-за угла мешком битые, чуть согнув колени и благостно глядя ни на что.

Ага!

Красногвардеец Андрей Ефимов решительно поправил пояс, четырьмя аршинными шагами приблизился к заморышам в ермолках и очень сурово сказал:

- Документы, граждане!

Заморыши остановились и в молчании уставились на него.

- Что, документики в бане потеряли? - подъелдыкнул Андрей. - Откуда прибыли?

Один из них что-то сказал. В первый миг подумал красногвардеец Ефимов, что заморыш ругается: буквы "х" из его рта сыпались горохом. Но тут же понял, что это не так, и стало Андрею немного не по себе. Не слышал он еще никогда, чтобы человеческие голоса звучали, как будто ворошится сено или куча сухих листьев.

В чертей человеку на его посту было верить стыдно. Что не беженцы это и не шпионы - Андрей понял сразу. Наверное, дурачки. Каким ветром занесло их в Петроград, от кого они отстали - задумываться было некогда.

- Откуда вы? - спросил Андрей.

Молчание.

- Откуда, откуда? - беспомощно повторил он, разводя руки в стороны - для облегчения понимания.

Тогда они что-то залопотали, и в тонком этом стрекоте Андрей разобрал лишь только: "катманду... катманду..." Так не страну, не город, не волость, а только попугаев зовут!

Разум и революционный долг подсказывали: не мучься, отведи их туда, куда собирался сдать беспризорного. Но останавливало что-то еще (не душа, конечно, - в душу верить также стыдно человеку в его положении).

Еще и талонов нет, а недельный паек с оказией отослан в деревню. Не на склад же их вести, как козлов в огород. А-а!

- Пошли! - скомандовал Андрей заморышам и уверенно повернул мыски в сторону обжорки.

Они вломились в пар и вонь прогорклого жира, где царствовала, сидя в кадке-троне, разлапистая пальма, которой были нипочем что холод, что голод, что Юденич.

- Сиводеру! - скомандовал Андрей хозяйке.

Заморыши из катманды понюхали кружки и с тихим воем замотали головами.

- Замерзнете и сдохнете, эфиопы! - в отчаянии воскликнул Андрей.

А потом заморыши говорили что-то: яростно размахивая руками, то весело, чуть ли не с дроботушками, а то напевно, тягуче. И при этом раскачивались.

- С одиннадцатой версты убежали, - решила хозяйка. - Сумасшедшие.

А Андрей судорожно ворошил в памяти все, о чем ему рассказывали двадцать лет назад в уездном училище, о чем он потом читал в газетах и книжках по пятаку штука, - и не мог вспомнить ничего вразумительного.

Но вдруг первый и последний раз в его сознательной и героической жизни посетило Андрея озарение.

Даже в дальнем катманду

Мужики хотят... еду.

Потому что в катманде

Мысли - только об еде!

И попросил:

- Расскажите мне про ваше катманду!

Неизвестно, правильно ли поняли его заморыши в многослойных рубищах. Во всяком случае, Андрей, в котором вдруг проснулся поэт и еще не заснул навеки, понял их. И от холодного города, от похабени и полной ясности целей перенесся туда, где на двадцать восьмом градусе северной широты меж двух великих империй прыщом вклинилась загадочная страна, где сияет пик Джомолунгмы, где в долинах ходят на водопой желтые слоны, где в небесах соединяется божественное с обыденным. Там монахи по-коровьи гремят колокольчиками, там макаки корчат морды стоеросовые, там речь похожа на бой маленьких барабанов: кат-ман-ду, кат-ман-ду!..

Если пятистенку Андрея Ефимова поставить на столбы, как на курьи ножки, если вместо сохи, от которой буденновцы оторвали лошадь, взять в руки мотыгу, если дать дочке отчество - по матери, - какие различья будут между трудящимися Востока и интендантом Красной гвардии?

Никакой разницы, ни малюсенькой.

Андрей разомлел. Порозовели ямки над бровью его и на щеке (в пятнадцать лет болел ветрянкой, чуть не помер). У катмандинцев же, наоборот, от сиводера лица припухли и оспины почти разгладились.

А среди джунглей катманду белели скорлупки древних городов, и в каждой кривил губы в усмешке вечный младенец Будда, брыластый и длинноглазый.

...Однако с заплутавшими катмандинцами надо было что-то делать. Ведь преодолели они тысячи верст, чтобы научиться у нас строить рабоче-крестьянскую республику. И все это - зря? Потерялись, отстали от своих, одеты плево, говорят - будто бранятся... Пропадут. Только куда с ними идти - в милицию? Милиция, пожалуй, здесь не поможет. Нужно рыпаться в другой комиссариат.

А между тем чувствовал интендант, что, может быть, именно от него, Андрея Николаевича Ефимова, красногвардейца из крестьян Московской губернии, Каширского уезда, зависит судьба всей мировой революции.

Тут как раз хозяйка заулыбалась: в обжорку зашел погреться милицейский.

- Слышь, товарищ, - спросил Андрей, - не знаешь, на какой улице у нас Чичерин заседает?

Через пять минут Ефимов шагал по Лиговке в направлении Московского вокзала, катмандинцы трусили за ним, как цыплята, в точности повторяя каждый взмах руки и поворот подбородка.

Несколько беспризорников что-то вылавливали из Обводного канала, перебирая его сонную ледяную воду, и в страхе уходили от разъяренных водоворотов совсем как в катманду, где сейчас варили пищу на каменных очагах и складывали хижины из пальмовых листьев. Ни там, ни здесь не боялись ни голода, ни холода, ни пожаров, ни наводнений - привыкли ко всему.

Трое подошли к Наркомату иностранных дел.

- Эй, - сказал Андрей, - здесь вот товарищи из катманду заблуди...

- Хорош материться, - мрачно оборвал его часовой.

Ну - что потом?

По всем окраинам страны катманду в тинных речонках клацали зубами крокодилы с наждачной кожей, и бурлыкали ушастые лягушенции, и серые буйволы презрительно поджимали губы. А перед носом красногвардейца Ефимова захлопнули двери, но он, конечно, не обиделся. Даже успел крикнуть "Рот фронт!" в спины товарищам из катманду.

Позже Андрей старательно прочел кое-что из сочинений певца освобождения Востока товарища Рабиндраната Тагора. У себя на квартире долго пялился на облезлую горбушку глобуса, прежде чем кинуть ее в буржуйку. В газетах вновь стал читать не только воззвания. И все старался представить себе загадочную страну на заре революции.

В звенящем от ударов серебряных бубнов катманду снова и снова складывали пирамиды из розовых веток, из благоухающих листьев и пушистых цветов, увенчивая все это странно вытянувшимся телом очередного короля, вельможи или кого обыкновенного, и наследник касался пирамиды длинным факелом, на кончике которого подпрыгивал рогатый огонек, а после все оставшиеся в этой жизни уходили на карнавал, ибо давно поняли: человек - это песчинка. И только джунгли вздыхали, принимая еще одну частичку праха.