И. Грекова - Дамский мастер Страница 3

– И какие эти люди, о которых вы говорите? Андрей, и Николай, и Пьер? Они русские?

– Русские. Но, знаете, в те времена в высшем обществе было принято говорить по-французски…

– А в какие это времена?

– Во времена «Войны и мира».

– Какой войны? Первой империалистической?

Я чуть не засмеялась, но он был очень серьезен. Я видела в зеркале его строгое, озабоченное лицо.

– Виталий, разве вы никогда не читали «Войны и мира»?

– А чье это произведение?

– Льва Толстого.

– Постойте. – Он снова вынул записную книжку и стал листать. – Ага. Вот оно, записано: Лев Толстой, «Война и мир». Это произведение у меня в плане проставлено. Я над своим общим развитием работаю по плану.

– А разве вы в школе «Войну и мир» не проходили?

– Мне школу не удалось закончить. Жизнь предъявила свои требования. Отец у меня сильно пьющий и мачеха слишком религиозная. Чтобы не сидеть у них на шее, мне не удалось закончить образование, я, в сущности, имею неполных семь классов, но окончание образования входит в мой план. Пока не удается заняться этим вплотную из-за квартирного вопроса, но все же я повышаю свой уровень, читаю разные произведения согласно плану.

– И что же вы сейчас читаете?

– Сейчас я читаю Белинского.

– Что именно Белинского?

– Полное собрание сочинений.

Он открыл фибровый чемоданчик и из-под груды бигуди, деревянных палочек, флаконов и еще чего-то вытащил увесистый коричневый том.

Я открыла книгу. Собрание сочинений Белинского, том первый. «Менцель, критик Гете»…

– Виталий, неужели вы все это читаете?

– Все подряд. Я не люблю разбрасываться. К концу этого года у меня намечено закончить полное собрание Белинского…

– А кто же вам составляет план?

– Я сам. Конечно, пользуясь советами более старших товарищей. Я посещал свою учительницу русского языка, она мне дала несколько наименований. Некоторые из клиентов, более культурные, тоже помогают в работе над планом.

– Но ведь это очень долго! Подумать только, Виталий! Год на Белинского?

– Ну что же, что год. Я еще молодой.

…Стрижка как будто приближалась к концу. Мне было боязно взглянуть в зеркало. Всей кожей головы я чувствовала, что острижена коротко, уродливо, неприлично. А, была не была! Назло им обреюсь наголо…

– Виталий, – спросила я, – а что вы собираетесь делать дальше?

– Смочить составом, накрутить…

– Нет, я не о голове своей, а о вашей жизни. Что вы собираетесь делать дальше?

– Этот вопрос у меня тоже подработан. Буду повышать себя в своем развитии, сдам за десятилетку…

– А потом?

– Потом я хотел бы в институт.

– Какой институт?

– Этого я еще не знаю. Может быть, вы посоветуете какой-нибудь институт?

– Это довольно трудно – ведь я не знаю ваших вкусов, способностей. А сами вы чем хотели заниматься?

– Я бы хотел заниматься диалектическим материализмом.

Я даже рот открыла. Любопытный парень!

– В качестве кого, Виталий? Что бы хотели вы – преподавать? Или быть теоретиком, развивать науку?

– Нет, я не сказал бы преподавать. Я не чувствую склонности к преподаванию. Нет, я именно, как вы сказали, хотел бы развивать науку.

– А какие у вас есть основания думать, что вы к этому способны? Ведь это не просто!

– Во-первых, у меня много оснований. Прежде всего, я с давнишнего детства охотно читаю политическую литературу, как-то: «Новое время», «Курьер Юнеско» и другие издания. В школе я всегда был передовиком по изучению текущего момента…

– Но ведь от этого еще далеко до научной работы. Ведь…

Я запнулась. Он смотрел в зеркало суженным взглядом, поверх бигуди, флаконов, ножниц.

– Я думаю, – твердо сказал он, – что я мог бы принести пользу, если бы занялся диалектическим материализмом. А вы не знаете, где специализируются по этой профессии?

– Знаю, – ответила я. – Московский государственный университет, факультет философии.

…Операция была длинная, и мы провели вместе весь вечер. Виталий сосредоточенно возился с моими волосами, накручивал их на деревянные палочки в форме однополого гиперболоида, смачивал составом, покрывал пышной мыльной пеной, споласкивал раз, споласкивал два, крутил на бигуди, сушил, расчесывал. Он уже устал, и на узком лбу, по обе стороны от длинных прямых бровей, выступили капельки пота. Было уже без четверти одиннадцать, когда он последний раз провел щеткой по моей голове и отступил, а я позволила себе взглянуть в зеркало.

Ну и ну! Вот она какая, химия… Блестящая, живая масса темных волос, в которой светящимися паутинками потонули белые нити, казалась не волосами даже, а дорогим мехом – такой сплошной, целостной шапкой, так непринужденно облегли они голову. А эта изогнутая полупрядь, упавшая, словно ненароком, с левой стороны лба… словно прическу только что разбросало ветром…

Конец ознакомительного фрагмента.