Дора Штурман - Размышления о либерализме Страница 3

По сей день и в более свободных странах, чем Россия XIX века, несочувствие революционным и террористическим методам, даже тогда, когда возможны методы мирные и гражданские, а у революционеров нет положительных целей (как не было их объективно и у Герцена), считается неприличным.

В своих прокламациях "Молодая Россия" и "К молодому поколению" круг Чернышевского (1861 - 1862) возвещает, что его деятели готовы во имя народнического социалистического идеала пролить "втрое больше крови, чем пролили якобинцы во Франции". Этот круг откровенно и деловито прикидывает, одну ли только царствующую фамилию придется ему извести ради общинного уравнительно-передельного социализма или "всю монархическую партию". Еще нет никаких отчетливых идеалов (перечитайте всю народническую публицистику XIX века - ничего, кроме смутных прикидок будущего, вы в ее положительной части не обнаружите), а уже решено переступить и через свободу слова, и через конституционное право, и через кровь.

* * *

Либералы относились к радикалам по-разному. Это - Кавелин (письмо к Каткову - "Записки Отдела рукописей ГБЛ". Вып. VI. М. 1940, стр. 62): "Из всей этой компании я близок с Чернышевским, которого очень люблю и уважаю" (10 марта 1858 года). И в следующем письме (20 октября 1858 года): "Что же касается до Чернышевского, то его я знаю близко и могу Вас уверить самым положительным образом, что он не заслуживает названия человека без убеждений. С ним можно не соглашаться, да и трудно бывает... иной раз с ним согласиться. Но по искренности и честности своих убеждений он безупречен и заслуживает полного и глубокого уважения и сочувствия. Это один из лучших людей, пользующийся большим влиянием и имеющий горячих приверженцев".

Вот выдержка из ответного письма (27 октября 1858 года П. Леонтьев к Кавелину; "Публикация из прошлого" - "Русская мысль", 1892, No 3): "Господин Чернышевский, как говорят все, очень хороший человек, очень чистый человек и очень способный человек; Вы пишете, что он имеет горячих приверженцев. Нельзя не пожалеть, что такой человек увлекся такими бездушными и бесплодными теориями, но если он еще и других увлекает ими, то не обязан ли противодействовать ему всякий видящий, что эти теории ведут не к жизни, а к смерти всего наиболее драгоценного для людей и обществ? Вы, вероятно, не все читаете, что пишется, иначе Вы, наверное, обратили бы внимание Чернышевского на то, к чему ведет такая деятельность. Тысячелетиями истории выработанные блага для него нипочем. Свобода лиц, свобода слова, улучшенное правление - все это вне его симпатий. Помилуйте, ведь проповедовать такие вещи значит развращать людей! Чернышевский, конечно, сам не знает, что творит. Но можно ли знающему оставаться равнодушным? Куда бы мы годились, если бы спокойно смотрели на таких витязей, набирающих себе дружины? Чем более у них приверженцев, тем сильнее побуждение, тем священнее долг противодействовать им, не позволять им лишать нашу молодежь идей и энтузиазма, лишая ее в то же время всякого практического взгляда на потребности жизни. Больно видеть, Константин Дмитриевич, этот индифферентизм, от которого и Ваше письмо не совсем свободно".

Кажется, без существенных изменений (и с одинаковой бесполезностью) можно переадресовать это письмо нынешним проповедникам радикализма и симпатизирующим им нынешним либералам как в отсталых, так и в процветающих странах. Но кто же переадресует и, главное, кто убедит прочесть?

Напоминаем: для либерализма истинного ценен сам по себе рост общественной и личной свободы (рост цивилизованности права). Для него крупица этого роста самостоятельная ценность, а не шаг, облегчающий завтрашний взрыв всего сущего (как демократия - для марксиста).

Для того чтобы признать неправоту Чернышевского, следует:

1) Признать беспочвенность конечного народнического социалистического идеала - беспочвенность, которая доказывалась тогда, как и теперь, с двух различных позиций. Первая хорошо выражена приведенным выше отрывком из послания Б. Н. Чичерина Герцену: "Вам во что бы то ни стало нужна цель, а каким путем она достигается - безумным и кровавым или мирным и гражданским, это для Вас вопрос второстепенный". Вторую позицию мы условно назовем спенсерианской. Эта позиция критикует и отвергает не путь, которым социализм достигается, а конечный результат победившего социалистического движения. "Спенсерианцы" уже в прошлом столетии предсказали ту неизбежную трансформацию примитивно-демократической утопии социализма в безвыходную диктатуру, которая и осуществилась в XX веке.

2) Вторым условием признания правоты либералов-эволюционистов, а не радикалов должна быть уверенность в том, что данная ситуация допускает мирную эволюцию, ее улучшающую, что она не чревата близким и непоправимым, катастрофическим ее ухудшением. Ибо если чревата, то тогда у либерала нет иного выхода, как отбиться от радикальной агрессии ее же средствами: обезвредить ее силой. И это в истории случалось не раз. В том числе - в новейшей.

Нас спросят: какая же тогда разница между, допустим, агрессивным "народником" (или большевиком) и либералом, прибегнувшим к силовым приемам?

Разница принципиальная: либерал защищает правовой и способный к дальнейшей положительной эволюции строй. Либерал отменяет авторитарные (чрезвычайные) законы против радикалов, как только устраняет реальную и непосредственную опасность победы последних. Примеров такого хода событий в истории предостаточно. В России, однако, ему не дано было свершиться.

Русские либералы 1860 - 1910-х годов не без основания доказывали в своей публицистике, что, с одной стороны, в России не исключено мирное совершенствование общественных отношений, с другой - что программа социалистов-народников или социал-демократов не может эти отношения усовершенствовать.

Мысль о том, что социализм ведет не к демократизации всей общественной жизни, а к ее невиданной централизации и бюрократизации, находила сочувствие в русской либеральной среде. Но последовательных этатистов типа Б. Н. Чичерина в ней было не много. Против чичеринской "апофеозы централизации, бесправной демократии и нивелирующего начала равенства" (Кавелин, 1857) восстают и западнические, и почвеннические либеральные группы. Так, Кавелин пишет Каткову: "Взгляд его (Чичерина. - Д. Ш.) на государство не только есть ошибка и ложь в теоретическом отношении, но заблуждение, в особенности в наше время опасное и несвоевременное (выделено Кавелиным. - Д. Ш.). Против поднятого им знамени централизации, против нового Ваала - идеи государства, которому он приносит кровавые жертвы, надобно вооружаться всеми силами, и тем решительнее, чем талантливей рука, поднявшая это несчастное знамя".

Б. Н. Чичерин же оправдывает свой этатизм тем, что русское общество не подготовлено к политической самостоятельности, что ему свойственны пока только шатания из крайности в крайность и что оно породит хаос, если снять с него твердое государственное принуждение.

Поскольку, как показало время, Чичерин был прав, то не имело ли смысла либеральному течению сплотиться вокруг царя-реформатора и его сподвижников? Тем более что не было еще в России мощного "третьего сословия" со своими элитами. Петр I не освободил крестьян и закрепостил дворян. Александр II сделал главный, но только первый (и поздний) шаг. Но либералы остались течением мысли, а не действия и предпочли либо поддерживать "вольнодумцев", либо уйти в глухой политический нейтралитет. А "вольнодумцы" уже не думали, а делали бомбы и рыли тоннели (пусть несколько позже). Тогда (в 1850 - 1860-х годах) они только звали Русь "к топору". Но поддержка власти, даже и с оговорками, была и в просвещенной среде дурным тоном. А поддержка "вольнодумцев" - хорошим. И чем дальше - тем пуще.

Помните у Пастернака:

Это было вчера,

И, родись мы лет нб тридцать раньше,

Подойди со двора,

В керосиновой мгле фонарей,

Средь мерцанья реторт

Мы нашли бы,

Что те лаборантши

Наши матери

Или

Приятельницы матерей.

("Девятьсот пятый год")

Напомним: "лаборантши" делали бомбы. И это еще (1925 - 1926) вызывает у их детей романтическую ностальгию. Правда, со временем мироощущение детей изменится. Чтобы избежать "лакировки действительности", скажем так: мироощущение отдельных детей изменится...

* * *

Кавелин пишет Герцену весной 1862 года: "Крепко и здорово устроенный суд, да свобода печати, да передача всего, что прямо не требует единства государства, местным жителям в управление - вот на очереди три вопроса. Ими бы и следовало заниматься вместо игры в конституцию". Реформы Александра II все это делали возможным. Но интеллигенция в них не включилась. Она не услышала кавелиных с их отчаянными призывами, обращенными вправо и влево: "Ни реакции, ни революции!.." Еще в начале XIX века Сперанский в своем предисловии к Своду законов, которые хотел провести, молил о том же, но столь же безрезультатно. И просвещенные, и поверхностно образованные слои общества предоставили проведение реформ чиновникам. Вскоре нетерпение левых и тупое упрямство правых опять привели к реакции.