Леонид Нетребо - Господа офицера Страница 3

Айзик выпил первый. Отдышался, отморщился, проморгался, закурил.

- Вообще-то я не Абрам, а Павел, - он кашлянул в кулак, явно борясь с накатывающим приступом гордости: - Вообще-то, мы спортсмены... В Москву едем. На Олимпиаду.

Снежков слегка поперхнулся.

Мужик лукаво прищурился, кивнул понимающе:

- Поболеть едете, я вижу? - он указал на Снежкова, который "заливал" только что выпитую порцию водки, запрокинув почти вертикально бутылку "Хереса", борясь с пеной.

- По всякому, - ответил Айзик, не всегда готовый к чужому остроумию. Постарался перевести разговор в другое направление: - Вы-то сами откуда и почем? Выговор у вас какой-то неместный - то ли горьковский, то ли уральский...

- Не местный... А ты что, целинный говор знаешь? - мужик отчего-то, показалось, несколько запечалился. - Я человек - главно. Понял?

- Ну, вы же сами сказали: откуда и почем? Вот я и продолжаю в этом русле.

- Да-да, - мужик примиряюще закивал, - точно. Вообще-то, я так, чтобы разговор зачать. Вижу - не здешние. Вообще-то, мне все равно. Ты человек, я человек. Скушно - выпили, будь здоров, пошли дальше. Не люблю делить: я такой - ты сякой, я рядовой - ты кудрявый... Нас так в лагере делили, с тех пор - страсть как не люблю!...

- Это интересно. А какого рода был лагерь? Ну... - Ничего интересного, чай не пионерский, - перебил мужик. - В начале войны, под Брестом, попали в окружение, спасибо иське. Стрельнуть ни разу не успел - винтовку в руках не держал. Сразу - плен. Майданек, Бухенвальд, Саласпилс - бросали туда-сюда. Всю войну - там. Потом - родной, целинный, без названия. Ничего интересного. А вот что интересного - дак Власова видал.

- Это какого, того самого? Генерала армии?

- Того! Кого еще!...

...Построили нас, почитай весь лагерь - кроме женщин да детей, одни мужики. Вышел он, значит, из ихней кучи... Хрен знает, в какой форме - не наша, и не немецкая. Смесь. Я, говорит, Власов! Воюю не за немцев - за Россию! Против жидов и коммунистов!... Кто в мое войско - выходи со строю!... Никто не выходит... В других местах, я знаю, выходили. Мало - но было. А как же!... Жить-то хочется... Мне, к примеру, всего девятнадцать. Моложе еще вот вас. А как я, к примеру, выйти мог, у меня ведь в Красной Армии - брат. Сроду не коммунист. Нет... Никто не вышел. Он, значит, в другой раз повторил - можа кто не понял. Тишина, никто не зашелохнется, самого себя, как дышишь, слышно. Да собаки где-то там - далеко-далеко тявкают. А еще, знаешь, чувствую, люди, каждый, друг дружку стесняются потому некоторые не выходят. Это ж надо, а?! Стыд, получается, посильнее страха!... Никогда б не поверил. Обычно, говорят, наоборот. А вон на самом-то деле вишь как. И ведь каждый знает - смерть, смерть! Ан вот пока живой - стыдно. Друг на дружку не глядим. А он: раз так, говорит, ну и подыхайте тогда!... Спасибо, жилы не тянул - быстро: хошь, не хошь... А сам - морда лиловая, злой и какой-то... Вроде как тоже стыдно ему - али перед немцами, али перед нами. То ли за то, что никто не вышел, то ли еще за что... - русский ведь!...

- Как же вы живой-то остались? - спросил захмелевший Айзик.

- А очередь, видно, не дошла, - мужик хохотнул. - Молодой был, для работы сгодный... - Опять запечалился. Кивнул на Айзика: - За первую очередь в расход у них ваш брат шел.

Айзик понимающе кивнул и добавил рассеянно: "И сестра..."

Воцарилось неловкое молчание. Я решил его нарушить:

- А скажите, что по телевизору показывают про то время - правда?

- Правда, сынок. Что про немецкие лагеря - правда. Верь, верь... Так и было. Хотя, вот один раз читал - на стекле, значит, битом заставляли танцевать. Дак что не видал, то не видал. Остальное - правда. Что про немецкие-то лагеря... Про наши-то молчок, а про те - правда.

- Наши, вы имеете ввиду какие, уголовные? - уточнил дотошный Снежков. Уголовные!... - изменив голос, передразнивая, продребезжал мужик. Вырастешь - узнаешь, каки уголовные! А!... - он махнул на Снежкова рукой и как-то отчаянно замолчал.

Я подумал, что сейчас опять самое подходящее перевести разговор на другой объект.

- Брат-то ваш как, который воевал, жив-здоров?

- Жив-здоров, - отозвался эхом. - В Свердловске живет. Квартиру недавно, как ветерану дали однокомнатную, когда зубы выпали. Сам-то я здесь остался... А чо, тепло. Никто не попрекает. Мне ничего не надо. - Он повернулся к нам сильно вдруг изменившийся лицом. Ноздри расширились, прямо вздулись, глаза сузились - две темные щелки. Я пытался поймать в них какой-нибудь сентиментальный блеск. Напрасно. Только звериная смелость готового на все человека. Он продолжил тихо:

- Я человек - понимаешь? Человек. Это главно. Никто меня не может заставить: где хочу, там работаю, где хочу, хожу, с кем хочу, с тем разговариваю. Ежели что - не дамся!... Все, хватит!... Человеком помру. Все остальное ерунда, понимаешь?

- Знаем, проходили - согласился Айзик, - "Человек - это звучит гордо!"

- Да-да!... - мужик рассмеялся, хлопнул Айзика по плечу, превратившись опять в затрапезного забулдыжку, которого мы полчаса назад встретили возле магазина. - Тока вы проходили, а я - живу! Ладно, - он показал на пустые бутылки, - может по новой сходим, у меня еще на одну есть?

- Господа офицера!... - Снежков встал, галантно поклонился (он преображался даже в легком хмелю): спина прямая, резкий кивок - подбородок к груди, пауза, бросок чубчика назад. - Смею вам заметить, что нам пора. В том смысле, что нам пора и честь знать.

- Дак вы еще, кроме олимпийцев, офицеры? - на этот раз мужик, казалось, засомневался: верить или нет.

- Да, - Айзик сразу же нашелся, - мы из ЦСКА.

- А, понял!... - мужик обвел кампанию рукой, сказал напыщенно: Сборная Совармии на Карагандинском привале.

- В самоволке!... - в тон ему воскликнул Айзик.

Я решил взять командование на себя. В полной уверенности, что, как подобное бывало ранее, друзья поддержат игру. Встал, прокашлялся.

- Господа офицеры!

Айзик стал рядом со Снежком. Поднялся и мужик.

- Товарищи лейтенанты! Слушай мою команду! На первый-второй рассчитайсь!

- Первый!

- Второй!

- Третий!... - мужик, дурачась, выгнул грудь колесом.

- В шеренгу по двое становись!

Айзик и Снежок послушно выстроили жиденькую шеренгу.

- На вокзал! Обратной дорогой! Шаго-о-ом - марш!!!

Мы с мужиком пошли рядом, стараясь сохранять солидную походку, не отставая от марширующих.

Когда шагали мимо казаха с газетой, на лице которого при виде нас нарисовалось прежнее выражение - гневное удивление, плавающие за толстыми стеклами глаза, я несколько раз громко выкрикнул: "Левой, левой!..." Наш собутыльник гордо помахал казаху рукой - видно, они были знакомы.

Жаль, что нам не попалась девчонка в бикини с глазами инопланетянки...

Лица марширующих раскраснелись от алкоголя и быстрой ходьбы, но сил еще много. Мужик уже едва поспевает за нами, его подгоняет задор. Перед вокзалом меня как командира сменил Снежок.

...Наконец достигаем цветочных рядов. Снежок тоже ловит ногу на марш и громко подает команду: "Отделение!" - Раз! все трое вытягиваемся струнами, переходим на чеканный печатающий шаг. Ноги на подъеме прямые - почти параллельно земле. Руки по швам, с силой прижаты к телу. "Олимпийцы!... Равнение на!... - право!" - Раз! и лица торжественно обращены к цветочному ряду, чуть кверху. Цветочницы машут нам букетами, как чепчиками: "Счастливо!... Успехов вам!"

"Советский Союз!..." - гордо кричит наш компаньон. Я оглядываюсь: он уже почти бежит за нами. То и дело смотрит на цветочниц и тычет пальцем в наши спины, таким образом обозначая свое непосредственное участие в компании, источнике всеобщего восторга.

Мужик, которого, оказалось, звали Иваном, провожал нас долго, до самого отправления поезда. Несколько часов. Поэтому он остался без копейки и все мы успели протрезветь и устать. Я заходил в вагон последним, когда он уже поплыл. Сказал Ивану, который еще некоторое время семенил рядом по перрону:

- Дядь Вань!... Вы не обижайтесь, неудобно, честное слово... Шутка просто. - Мои друзья, пошатываясь в тамбурном проеме, придерживая друг друга, согласно кивали головами, пожимали плечами и виновато улыбались: мол, нехорошо, конечно, но ничего страшного, так вышло, само собой. Подурачились... Мы не олимпийцы! И не офицеры пока!... Может, и не будем никогда. Прощайте!

- Да, да!... Я знаю, знаю! Чай, не слепой... Какая разница!... Познакомились - разбежались, будь здоров! - у него опять расширились ноздри, глаза сузились - на этот раз, мне показалось, в них блеснуло. - Вы люди!... Хорошо, что стыдно. Не переживай. Хорошо!... Это главно!...

Перрон кончился, Иван остановился, коротко махнул нам рукой. Отвернулся. Мы еще некоторое время видели его: маленькая фигурка, руки в карманах, спиной к уходящему поезду.