Петр Якубович - Николай Некрасов. Его жизнь и литературная деятельность Страница 3

читаем в другой пьесе, интересной в том отношении, что здесь впервые выступает образ матери Некрасова, воспетый им позже в таких чудных трогательных стихах. Унылый напев, объясняет поэт, в особенности мил ему потому,

Что в первый жизни год родимая с тоскойСмиряла им порыв ребяческого гнева,Качая колыбель заботливой рукой;Что в годы бурь и бед заветною молитвойНа том же языке молилась за меня;Что, побежден житейской битвой,Во власть ей отдался я, плача и стеня…

Следует еще отметить глубокую религиозность, характеризующую сборник «Мечты и звуки». В каждом почти стихотворении встречаем упоминание о Боге, о молитве, о необходимости «путь к знаньям верой осветить» и «разлюбить родного сына за отступленье от Творца». Дух сомнения представляется Некрасову злым духом, и он советует не вверять сердца «его всегда недоброму внушенью»:

Порыв души в избытке бурных сил,Святой восторг при взгляде на творенье,Размах мечты в полете вольных крыл,И юных дум кипучее паренье,И юных чувств неомраченный пыл —Все осквернит печальное сомненье!

Напомнив еще раз читателю, с какой точки зрения оцениваем мы «Мечты и звуки», резюмируем теперь наше общее впечатление. Книжка эта является, по нашему мнению, не столько продуктом сознательного литературного подражания романтической школе, сколько зеркалом детски неопытной и наивной, но глубоко искренней, религиозно и поэтически настроенной юной души. Слабые в художественном отношении, стихи эти обнаруживают тем не менее богатый запас нетронутой душевной силы и свежего чувства. Позднейшему, знаменитому Некрасову, кроме плохой формы, положительно нечего в них стыдиться: по альтруистически возвышенному настроению своему «Мечты и звуки» являются именно подготовительной, «низшей стадией» его творчества, отнюдь не звучащей в нем диссонансом. И нам кажется, что знакомство с этой «детской» книжкой Некрасова делает менее странным факт «внезапного», как обыкновенно думают, превращения посредственного рассказчика и куплетиста в первостепенного лирика.

Отметим в заключение одну любопытную черту, касающуюся внешней формы стихов сборника «Мечты и звуки». Оказывается, что уже в эту раннюю пору Некрасов не питал такого исключительного пристрастия к ямбу, как Пушкин и поэты его школы: из сорока четырех пьес сборника ямбом написана лишь половина, другая половина – амфибрахием, дактилем и хореем (нет только излюбленного впоследствии Некрасовым анапеста). Встречаются уже и столь характерные для позднейшего Некрасова трехсложные рифмы:

Мало на долю мою бесталаннуюРадости сладкой дано.Холодом сердце, как в бурю туманную,Ночью и днем стеснено.В свете как лишний, как чем опозоренный,Вечно один я грущу…

Довольно часты также рискованные рифмы, которыми поэт и впоследствии не брезговал: буду – минуту, слепо – небо, брата – отрада и т. п.

2. Грустное детство. – Мать и отец. – Исключение из гимназии

Кто же был этот юноша-идеалист, потерпевший такое жестокое крушение при первой же попытке выйти в треволненное литературное море?

Николай Алексеевич Некрасов родился 22 ноября 1821 года в каком-то захолустном местечке Винницкого уезда Подольской губернии, где квартировал полк его отца, поручика Алексея Сергеевича Некрасова, богатого ярославского помещика. Этот внешне блестящий и не лишенный природного ума офицер был, в сущности, заурядным армейцем двадцатых годов, выросшим в мрачных условиях крепостного права, – «красивым дикарем», едва умевшим подписать свое имя и больше всего на свете интересовавшимся картежной игрой, псовой охотой, женщинами и кутежами. Карты были, впрочем, родовой страстью Некрасовых: по семейному преданию, прадед поэта (воевода) и дед (штык-юнкер в отставке) проиграли в карты несколько тысяч душ крестьян; как известно, не чужд был той же слабости и сам поэт…

В 1817 году «красивым дикарем»-поручиком увлеклась, однако, красавица полька Елена Андреевна Закревская, и, так как родители последней, очевидно, неблагосклонно относились к этому увлечению, состоялся тайный увоз молодой девушки и тайный же брак. Такова семейная легенда, известная читающей России по стихам нашего поэта… Легенде этой как будто несколько противоречит ставшая теперь известной выписка из метрической книги Успенской церкви Винницкого повета [3] о браке «адъютанта-поручика 28-го егерского полка, 3-й бригады, Алексея Сергеева сына Некрасова греко-российского исповедания с дочерью титул, советника Андрея Семенова Закревского Еленою, того же исповедания, по учинении троекратного извещения и по взятии обыска». На первый взгляд эта выписка категорически опровергает и предание о тайном, торопливо совершенном обряде венчания, и даже о польском аристократическом происхождении матери Некрасова… Но мы не решились бы на такой скороспелый вывод: ведь в православие Елена Закревская могла перейти перед самой свадьбой, – при желании священника это могло быть делом одного дня… И, при его же желании (а богатый офицер Некрасов без труда мог его вызвать), в метрическую книгу могли быть записаны также совершенно фантастические сведения об «учинении троекратного извещения» и о «взятии обыска»… Как бы то ни было, пуская в свет «легенду», поэт основывался не только на воспоминаниях раннего детства, но и на знаменитом «письме», содержание которого он излагает в одной из задушевнейших своих поэм («Мать») и которое он, несомненно, держал в руках, уже будучи юношей:

Я разобрал хранимые отцомТвоих работ, твоих бумаг остаткиИ над одним задумался письмом.Оно с гербом, оно с бордюром узким;Исписан лист то польским, то французским,Порывистым и страстным языком.

Брак родителей Некрасова, брак по страстной любви, оказался, к сожалению, несчастным… Прекрасно воспитанная, на редкость образованная по тому времени женщина, мать Некрасова была необычным, редким явлением в малокультурном русском обществе, случайной, экзотической его гостьей; напротив, отец, – не представлявший, правда, чего-либо исключительно чудовищного на фоне мрачной эпохи двадцатых-тридцатых годов, – был самым типичным тогдашним помещиком, в достаточной степени умевшим отравлять жизнь не только своим крепостным, но и собственной семье, хотя, надо сознаться, сын не пожалел темных красок для его обрисовки: дикарь, угрюмый невежда, деспот и даже палач – подобные характеристики так и мелькают в тех местах стихотворений и поэм Некрасова, которые посвящены воспоминаниям об отце.

Последний бросил военную службу, когда будущий поэт был еще очень мал. Некрасовы переселились после этого в родовое поместье Грешнево (Ярославской губернии), и здесь потекла та удушливая, мрачная жизнь, с которою мы так хорошо знакомы по «Родине», «Несчастным», «Матери» и другим поэмам и мелким стихотворениям. Отец бражничал или пропадал целыми днями на охоте, мать, оскорбленная и униженная в лучших своих чувствах, жила одинокой, замкнутой жизнью… Число детей быстро росло (у Некрасова было братьев и сестер тринадцать человек), но вместе с тем отношения родителей становились все холоднее и отчужденнее.

Твой властелин, – обращается поэт, уже умирая сам, к покойной матери, —

…наследственные нравыТо покидал, то буйно проявлял;Но если он в безумные забавыВ недобрый час детей не посвящал,Но если он разнузданной свободыДо роковой черты не доводил, —На страже ты над ним стояла годы,Покуда мрак в душе его царил.

А в «Несчастных» находим и более подробную картину семейной жизни (хотя, в общем, герой поэмы и не может быть отождествлен с автором, но изображение его детства и юности, несомненно, автобиографично):

Рога трубят ретиво,Пугая ранний сон детей,И воют псы нетерпеливо…До солнца сели на коней —Ушли… Орды вооруженнойНе видит глаз, не слышит слух.И бедный дом, как осажденный,Свободно переводит дух.::::::::::.Осаду не надолго сняли…Вот вечер – снова рог трубит.Примолкнув, дети побежали,Но мать остаться им велит:Их взор уныл, невнятен лепет…Опять содом, тревога, трепет!А ночью свечи зажжены,Обычный пир кипит мятежно,И бледный мальчик, у стеныПрижавшись, слушает прилежноИ смотрит жадно (узнаюПривычку детскую мою)…Что слышит? Песни удалыеПод топот пляски удалой;Глядит, как чаши круговыеПустеют быстрой чередой;Как на лету куски хватаютИ рот захлопывают псы…:::::::::::Смеются гости над ребенком,И чей-то голос говорит:«Не правда ль, он всегда глядитКаким-то травленым волчонком?Поди сюда!» Бледнеет мать;Волчонок смотрит – и ни шагу.«Упрямство надо наказать —Поди сюда!» – волчонок тягу…«А-ту его!» Тяжелый сон…

Николай Алексеевич, первенец в семье, был, по-видимому, много старше своих многочисленных братьев и сестер, и одинокое детство его протекало в невыносимо душной нравственной атмосфере. Чтобы получить о ней понятие, достаточно прочесть «Родину» или другое стихотворение того же периода – «В неведомой глуши», которое автор, по не совсем понятным для нас мотивам, не хотел признавать оригинальным. Первоначально стихотворение было озаглавлено «Из Ларры», позже – «Подражание Лермонтову», причем в авторском экземпляре сделано было такое примечание: «Сравни: Арбенин (в драме Маскарад). Не желаю, чтобы эту подделку ранних лет считали как черту моей личности». И еще следовало ироническое добавление: «Был влюблен и козырнул». То есть: порисовался демоническим плащом сильного, много испытавшего, во всем разочаровавшегося человека…