Ночь, сон, смерть и звезды - Джойс Кэрол Оутс Страница 3

Задачка из простых. Но ее еще нужно должным образом отработать.

Не сразу расслышала телефонные звонки в доме.

Ударен молнией

Его посадили на электрический стул? Ударило молнией?

Причем не один раз. Не сосчитать.

Помнит чей-то торс, лицо. И собственные руки, поднятые для защиты.

Электрические разряды. Оглушающие, огненные. Запах поджаренной плоти (точно?).

Ошибка. Он совершил ошибку.

Неправда. У него не было выбора.

Не ошибка. Скорее оплошность.

Но оплошность – это тоже ошибка, пусть и не такая серьезная.

Необдуманные слова. Безрассудные действия, предпринятые без поправки на возраст (а ты уже немолод!). Неосторожные шаги, которые тебя завели в самое неподходящее место – и теперь пути назад нет.

Уайти жаждет оспорить. Доказать свою правоту.

Но он онемел. Язык заполнил весь рот, гортань слиплась. Не может из себя выдавить ни слова.

Горло пронзила молния. Сожгла голосовые связки.

И это он, Джон Эрл Маккларен, Уайти, который всю жизнь был само красноречие!

Уайти готов протестовать. Он найдет слова, слоги, звуки, они слетят с его (влажного, а не сухого, как сейчас) языка, и свершится чудо речи… вот только бы вспомнить – как… он обратится – нет, не к присяжным, а к своему электорату, и выборы все покажут. Уайти Маккларен докажет свою правоту, в этом он не сомневается.

Какая боль! В области сердца.

Может, поставили шунт или клапан, а может, там, где было сердце, теперь стоит насос.

Блестящая серебристая проволока тянется (через артерию?) в мозг, странным образом по форме и текстуре напоминающий грецкий орех.

Запах горелой плоти, жженых волос.

Черепные кости. Кожные лоскуты.

Не спрашивает себя, почему все онемело в этом месте, где он оказался, весь как будто туго перебинтованный, почему здесь так темно и тихо, только громко бьется быстрый пульс или так струится вода… не спрашивает себя, пока.

Не хочет думать о том, что после удара молнии ты конченый человек.

Он должен доказать: оплошность исправима, не фатальна, не смертельна.

Дурацкая оплошность – это еще не последнее, что Уайти Маккларен собирается совершить в этой жизни.

Жестокая сестра

– Ой! Не пугай меня.

Она проходила мимо окна на втором этаже своего дома на Стоун-Ридж-драйв и случайно глянула вниз.

И кого же она увидела? Существо в чем-то ярко-желтом, в блестящем шлеме, на велосипеде, вовсю крутящее педали и быстро приближающееся к дому. Торчащие в разные стороны локти и колени делают его похожим на большое насекомое, освоившее на редкость уродливый велик, ржавый, заклеенный здесь и там черным скотчем.

В движениях этого существа столько отчаянной гонки, что пропадает всякое желание узнать причину, хочется отшатнуться к стене и спрятаться, не слышать топота ног на крыльце и громкого стука в дверь и отдаленного голоса: Беверли, это я!

Точно он?.. (Беверли отступила от окна, авось не заметил.) Вирджил?

Ее младший брат, пять лет разницы. Бродяга. Сколько они не виделись? Несколько месяцев? Год? У Вирджила Маккларена нет мобильного телефона, нет компьютера, нет машины, связаться с ним можно только через родителей, ну или написав ему письмо и наклеив марку на конверт, чего никто давно уже не делает.

Вирджил, кто ж еще. Хвастающийся своим старым уродливым великом, который никому не придет в голову украсть.

В дурацком скользком желтом дождевике. Как можно в нем ездить на велосипеде?

Не иначе как плохие новости. Иначе зачем Вирджил к ней примчался?

Он стучит в дверь, прямо под ней. Громко, грубо. Нет бы вежливо нажать на дверной звонок, как это делают нормальные посетители. Бев’ли? Х’лло? Она должна все бросить и побежать открывать дверь.

Сердце у нее протестующе заколотилось. Не побегу. Так и стой под дверью, черт бы тебя побрал.

Имей Вирджил здравый смысл и хорошие манеры (но откуда им у него взяться?), он бы одолжил телефон и предварительно ей позвонил. Ну почему он не может себя вести, как нормальные люди?

Беверли затаилась, с тревогой прислушиваясь. Уж не дергает ли он ручку двери, проверяя, закрыта ли она?

Конечно закрыта. Двери, окна. Все закрыто.

Сам Вирджил жил в общине с такими же оборванцами (как представляла себе Беверли), в большом доме-развалюхе на бывшей ферме, и двери там никогда не запирались просто потому, что нечего было украсть. А вот семья Беверли жила в Стоун-Ридже, где у всех не меньше двух акров земли, дома в колониальном стиле с четырьмя-пятью спальнями, аккуратно подстриженные лужайки.

Никаких заборов. Никакой «сегрегации». Хотя Вирджил утверждал обратное, и поэтому ему было некомфортно среди множества желтых табличек с предупреждениями: 15 МИЛЬ В ЧАС, ЧАСТНЫЕ ВЛАДЕНИЯ, ТУПИК.

Вирджил, видимо, знал, что сестра дома, и продолжал кричать и колотить в дверь.

(Но откуда такая уверенность? Чтобы увидеть ее внедорожник за гаражом, надо было обогнуть дом на велосипеде. Или он ее все-таки засек выглядывающей из окна?)

Чем-то похоже на детскую игру в прятки, которая когда-то их так возбуждала, они были все мокрые от пота.

Интересно, если бы входная дверь была открыта, подумала Беверли, он бы вошел? Скорее всего. Никакого уважения к границам дозволенного. У меня нет личной жизни, нередко повторял он, то ли хвастаясь, то ли просто говоря правду. И считал, что и у других ее не должно быть.

Она вспомнила: если маленький Вирджил не мог найти старшую сестру, он начинал канючить: Бев’ли! Бев’ли!, и, когда эти детские страхи и жалобы ее уже совсем доставали, она выходила из укрытия со словами: Я здесь, малыш-глупыш! Никуда я не пропала.

Какое счастье быть кому-то нужной. И с такой легкостью успокаивать испуганного ребенка.

Но сейчас другое дело. К черту Вирджила. Он опоздал лет на двадцать.

Ей не нужны его плохие новости. Его ажитация, его эмоции. Все в прошлом.

Она все сильнее ожесточалась, убеждая себя в том, что он ее предал.

Она не собирается вытаскивать его из долгов или из отчаянного положения. Это не к ней!

Она прошла через гостевую комнату в ванную со скошенной крышей. И заперла дверь на засов, как будто существовала серьезная вероятность того, что Вирджил вломится в дом и станет ее разыскивать.

Да что с тобой? Зачем ты прячешься от родного брата?

Потому что прятаться от Вирджила было приятно. Быть такой же эгоисткой, как он. Без всяких извинений.

Но почему она тяжело дышит? Признак паники? Все те же детские прятки. На выживание.

Она видит в зеркале раскрасневшееся лицо, волосы взъерошены, как лепестки пиона. Неужели это она?

Крышка унитаза – не пластиковая, деревянная, с мягкой пушистой накладкой пастельно-розового оттенка – опущена. У Беверли ослабели ноги, и она присела.

Ей тридцать шесть. Ноги растолстели, как и бедра, как и живот. И ведь не сказать, что у нее избыточный вес. Стив по-прежнему называет ее моя роскошная жена.