Дороги наши - Константин Викторович Еланцев Страница 3

– Что-то не того, Василь Иваныч, – сказал ветеринар директору перед скачками.

– То есть? – директор напрягся.

– Да Вы сами посмотрите, – Лопахин указал головой на Сокола, возле которого суетился Федька. Конь стоял неуверенно, пытался удержать равновесие, вот только почему-то предательски подгибались ноги.

– Что-о-о?! – в ужасе вскрикнул Василий Иванович.

 Сокол вдруг замер, а потом медленно опустился на землю.

– Соколёнок, ты что это! – бегал вокруг него Федька, пытаясь поднять своего друга, – Ты что, родной!

 Конь завалился на бок, глянул на Федьку своими огромными чёрными глазами. Последняя слеза прокатилась по лошадиной морде и упала в иссохшую землю. И, может, послышалось Соколу, как где-то гремят на дорожке конские копыта, потому что вдруг напряглись соскучившиеся по бегу мышцы. Он попытался поднять голову, а потом замер, умиротворенно закрыв глаза.

– Отравили, сволочи, травой отравили!!!

Об этом коне вспоминают до сих пор.

– А вот был Сокол, – нет-нет, да промелькнёт где-нибудь в разговоре среди лопатинцев.

Продотряд

 Небывалой жарой прошлось по измученной земле уходящее лето. Склонившиеся пустые колосья пугающим шелестом навевали тоску на жёлтых полях, а вместе с тоской приходил страх, и слышались в этом шелесте всхлипывания умирающих от голода ребятишек, да протяжный вой обессиленных баб. Помощи ждать было не откуда, потому как выкосила война с германцами, а потом и безумная гражданская война, половину деревенских мужиков. Кто-то, побросав в окопах винтовки, а то и с ними, по пути домой  примкнули к большевикам, кто-то с оказией добрался до дома. Вернувшись, яростно взялись за восстановление своих обветшалых без мужских рук хат, на коровах да быках пахали заросшие сорняками поля. А потом помогали вдовам своих односельчан, зная, что не справятся женские руки с непослушной сохой, не осилят слабые плечи мешка с зерном, который собирали по всей деревне. По горсточке, по крохам….

 В стране грохотала гражданская война. Белые войска были отброшены на юг, но спокойствия в центральной России так и не было. Карательные отряды красногвардейцев то и дело сообщали о ликвидации банд, состоявших из бывших фронтовиков, крестьян, а иногда и белых офицеров, но банды после ликвидации появлялись вновь.

 Тяжело жила Россия в этот трудный период: со стоном, с болью, с неизвестностью….

Сёмка Павлов не знал деревенской жизни. Бывал несколько раз в соседней с городом Алексеевке: там жил его дядька по отцу Игнат Павлов. Он, жена его Мария, и трое детишек мал мала меньше. Стало быть, двоюродные братья да сестрёнка двух лет от роду. Игнат вернулся с войны на одной ноге. Злой на весь свет, честил нецензурной бранью и батюшку-царя, и большевиков, и белую армию вкупе с ними. А потом успокоился. Выстругал себе деревянную ногу, приладил к колену. Так и стал жить на свете – полухромой, полуздоровый!

 А Сёмке уже с весны семнадцатый год пошёл. Завод, на котором работал и погиб его отец, дышал на ладан, потому что при отсутствии сырья, один за другим останавливались цеха. Заводская гимназия закрылась ещё в прошлом году. Преподаватели дружно отправились на фронт, а свободные гимназисты бегали по пустующим коридорам и скандировали красивые лозунги, что-то вроде «вся власть Советам» и прочее, и прочее….

 Мать Сёмкина второй месяц не вставала с кровати. Сёмка знал, что она умирает, поэтому старался реже досаждать ей своими разговорами. Варил жидкую кашу из пайка, что выдавали изредка на заводе, кормил из ложечки, переворачивал со спины на бок. А потом незаметно уходил на улицу. Как-то случайно сошёлся с Сидором Милютиным, заводским молотобойцем. Тот помнил его отца, на этой почве и завязался первый разговор.

 А недавно Милютин окликнул Сёмку возле заводских ворот:

– Сёмка, подь сюда!

И добавил подошедшему парнишке:

– У нас тут продотряд создаётся, чуешь какое дело?!

– Не, не чую…. – Сёмка развёл руками.

– А это, брат, великое дело! Хлеб изымать будем у буржуазных элементов, которые Советскую власть до сих пор не приняли! Ненавидят они нас, большевиков, вот и прячут своё добро в погребах тайных. Пусть лучше сгниёт зерно от сырости, пусть мыши по своим норам растащат, а не дадим голодающему рабочему классу выстоять в суровую годину! Так они думают, так они и поступают!

– А разве там есть богатые? – удивился было Сёмка.

– Где?

– В деревне.

 Милютин не дал договорить:

– Конечно, есть, паря! Поля-то ведь сеются, а, значит, и урожай есть, понимаешь?! А много ты хлеба ел в своей жизни?

– Да нет… – пожал плечами Сёмка, – Только вот у меня родственники в деревне, так они тоже больше воду пьют, чем хлеб едят!

– Вот и получается, что только Советская власть сможет накормить всех голодных, чуешь?

– Ну, да… – вынужден был согласиться Сёмка.

– Что это мы стоим? – спохватился Милютин.

 Они сели на лавочку возле забора. Сидор долго и с упоением рассказывал Сёмке о красивой жизни, которая обязательно наступит, как только мозолистая большевистская рука уничтожит всех извергов и супостатов нашей необъятной родины! Какое будущее ожидает грядущие поколения, потому что не будет несправедливости и рабства, не будет богатых, которые только и ждут своего кровавого часа, чтобы вонзить ядовитый нож в спину молодой Советской власти!

– Чуешь?! – глядя в Сёмкины глаза, спрашивал Сидор.

– Кажется, чую… – неуверенно мотал головой тот.

– Пухнут детишки от голода в городах, Сёма, гибнут! Сам видишь – не работают пока заводы и фабрики, а людям всё-равно жить надо!

Я тебя в наш продотряд порекомендовал. Хоть и не комсомолец ты пока, но будешь, обязательно будешь, потому что отец твой самый что ни на есть трудящийся человек был, и голову свою сложил в трудовом бою! А у тебя теперь свой бой будет, смертельный бой с врагами Советской власти!

– Мать у меня… – начал Сёмка, но Милютин прервал:

– За мать не беспокойся, Анне своей накажу, чтобы приглядела. Не бросит в беде, я её знаю!

 Так и попал Сёмка Павлов в продотряд, отправленный в губернские глубинки для экспроприации излишков хлеба и других сельхозпродуктов на нужды голодающему рабочему классу. Три дня подготовки верховой езде на отбитых у белогвардейцев конях,  два дня на обращение с винтовкой и стрельбу, день на политинформацию…. Пять телег, да пятнадцать конных продотрядовцев составляли костяк этой по-настоящему боевой единицы.

 Мотала судьба Сёмку по выжженным зноем полям, по неприветливым сёлам, в которых, завидев продотряд, закрывались калитки и ставни, а потом долго смотрели вслед скрипучим телегам заплаканные женские глаза. И полные ненависти взгляды бородатых мужиков обещали беспощадную месть всем, обрёкших крестьянские семьи на голодную смерть.

 Спасали одних, чтобы погубить других…. О, Россия!

 Не мог привыкнуть Сёмка к безудержным порывам Милютина! Не принимала душа его бессердечия и жестокости! В одной деревне он без колебания застрелил молодого парня, когда тот хотел накрыть собой заброшенный на телегу мешок