ВЕЧНЫЙ ЖИД - Петр Немировский Страница 3

Илья прошел по коридору ателье. Сквозь матовое стекло были видны размытые фигуры. В одной из примерочных стояла крупная дама в широком бордовом платье. У нее в ногах ползала какая-то тень. Порою слышался голос Тани — на английском, с тяжелым русским акцентом:

— Стянуть еще больше? Поднять выше? Еще выше? О’кей.

Илья вернулся в приемную. Вскоре появилась и Таня — в шлепанцах. Простое черное платье из легкой шерсти обтягивало ее худощавое тело. Кажется, это платье Таня носила еще в Киеве.

— Эта сука выпила у меня пол-литра крови! — возмущалась Таня, когда они с Ильей спустились в кафе. — Ей пятьдесят восемь лет, выдает третью дочку замуж, а хочет на свадьбе затмить невесту. Готовится, как Наташа Ростова на бал. И грудь ей сделай, чтобы казалась упругой, и тут — выше колен. Ее раздеть и умыть — слезами обольешься. Заказала себе платье за семь тысяч долларов!

— Не нервничай, ешь салат.

— Представляешь, — продолжала Таня, — ползаю у нее в ногах, а она в это время звонит своему мужу и говорит, что по дороге на примерку купила дом за полмиллиона. Но — какое горе! — дом без бассейна. Муж в это время делает операцию в госпитале. Просит позвонить ему минут через двадцать, мол, быстренько закончит с больным, отрежет ему, что надо, и тогда они смогут спокойно обсудить ситуацию с купленным домом. Вот так надо жить, — Таня отставляет пустую тарелку, берет стакан с апельсиновым соком. — Ты что-то похудел. Может, тебе деньги нужны? — открывает кошелек, среди банковских и кредитных карточек находит деньги. — На, бери, мне эта сука чаевые дала, — протягивает Илье сто долларов.

В его груди поднимается волна оскорбленной гордости. Еще миг — и он расплачется от жалости к себе. Правда, эти сто долларов в корне меняют всю финансовую картину. Останется раздобыть еще двести, и за оплату квартиры в этом месяце можно не беспокоиться. Где-то в дверях промелькнула тень хозяина дома, где живет Илья.

— Бери же, — Таня решительно сунула деньги в карман его пальто.

— Как там мама поживает?

— Нормально. Сидит с Ричардом. Все, мне пора, а то хозяйка будет злиться. Завтра у папы день рождения, не забудь его поздравить, — вспомнив об отце, Таня вытерла набежавшие слезы.

(Отец остался в Израиле — встретил там другую женщину.)

Слезы у Тани появлялись в секунду, глаза сразу краснели, а нос, крючковатый и тощий, казалось, вытягивался еще больше. Слезы ее старили. К счастью, порывы горя длились недолго — Таня быстро брала себя в руки.

Она поправила волосы и, подмигнув, ушла. Низенькая, в черном платье, прижимая под мышкой кошелек, Таня возвращалась к заказчицам. Она все больше становилась похожей на бабушку. Только без «Зингера».

5

Близился полдень. Снег перестал. Ботинки шлепали по лужам. Со всех сторон толкали, обгоняя, прохожие. На перекрестке возникла пробка, от сигналов закладывало в ушах. У дверей некоторых зданий охранники — рослые негры в униформе — курили вонючие сигареты и громко смеялись.

Пора в редакцию. Но почему-то Илья пошел по Бродвею вверх, хотя в редакцию следовало идти вниз. Он оказался в парке, заказал в ларьке кофе.

Здесь, в парке, дышалось легче, воздух казался чище и свежей. Хотелось делать глубокие вдохи и выдыхать из груди скопившуюся тяжесть.

В Нью-Йорке дышать трудно. Просто задыхаешься. И постоянно болит голова.

Зато в этом городе ты совершенно свободный. Как сбежавший из психбольницы. Можешь объявить себя королем Испании, никто возражать не будет. Ты в свободной стране, делай, что хочешь. Главное — не забудь уплатить за квартиру. Из-за ствола дерева снова выглянула тень хозяина дома. Илья сунул руку в карман, проверил, на месте ли сотня долларов. И тень хозяина растворилась.

Порывом ветра подхватило и куда-то понесло пустую целлофановую упаковку... Наконец стало совсем легко. Захотелось, как когда-то в Израиле, лазать по горам, искать там пещеры. Или, сторговавшись с бедуином, вспрыгнуть на верблюда, усесться между его горбов и заорать: «Авоэ!» И верблюд понесет вперед, в землю Ханаанскую. Где с избытком меда и молока. И немножко крови и слез.

Илья уехал из Израиля в Штаты по вызову сестры. Сколько можно было там надрываться на стройке? И видеть каждый день хитрые глазки босса — марокканского еврея, который вечно обещал выплатить зарплату в следующий понедельник…

Илья допил кофе. На дне чашки темнела гуща. Он наклонил чашку — гуща на дне лениво сползла… Лена. Есть сто долларов. Можно заказать столик в Гринвич Виллидж. Жареных креветок и графин сангрии.

…Они сядут в укромном уголке кафе. Он нальет вино из кувшина, где между кубиков льда будут плавать дольки апельсинов и ягоды. Достанет за веточку красную вишенку и поиграет ею над Лениными раскрытыми губами. Выйдут из кафе, крепко обнявшись. Она прижмется к нему, нет же — она просто навалится на Илью, и они медленно пойдут к метро, тая в запахах шашлыков, пиццы и марихуаны. Он ее никуда не отпустит. Проснутся утром. Лениво потянувшись, Лена белой рукой коснется его щеки и спросит, почему он не укрыт. Илья поцелует ее в губы, в глаза. И они снова зароются в верблюжье одеяло, потому что наверняка будет холодно, ведь хозяин не включает по утрам бойлер из-за нового повышения цен на мазут…

Илья достал из кармана мобильник и позвонил. Длинные гудки, затем щелчок:

— Хэлло, — голос Лены звучал спокойно, подозрительно спокойно. — Что-то случилось?

— Да. То есть нет… Давай встретимся. В кафе «Эспаньол».

Тишина.

— Ну, Лен…

— Не знаю. Вообще-то я занята, — и после недолгого молчания: — О’кей, я постараюсь.

Его лицо осветила улыбка, слова готовы были вот-вот прорваться. Но, испугавшись, что одним нелепым словом можно все испортить, он лишь промолвил:

— Приходи к шести.

Нажал кнопку, отключив телефон. Победно потряс поднятым кулаком. Вот так! И живо зашагал в сторону редакции.

Поначалу шел быстро, но постепенно замедлил шаг. Редакция, эта конура, на каждой стене, как издевка, висят портреты Шолом-Алейхема и Башевиса Зингера.

Две главные темы газеты. Во-первых, Холокост. Точнее, восстановление исторической справедливости — евреев уничтожали нацисты, теперь их потомки требуют компенсаций. «Больших баксов», как говорят в Америке. Редактор газеты мрачно шутит, что быть жертвой Холокоста нынче стало профессией, причем очень выгодной.

Вторая тема — воспевание образа