Соль неба - Андрей Маркович Максимов Страница 3

Проснулся, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд.

Над ним стоял невысокий человек в рясе священника. Длинная, почему-то казавшаяся нелепой, борода; волосы, убранные в хвостик.

Мальчик никогда не видел мужчин с хвостиком и потому непроизвольно улыбнулся.

Священник улыбнулся в ответ. Улыбка у него была добрая и тихая. Но Сережа вспомнил, как улыбались немцы, и нахмурился.

– Издалека ли идешь? – поинтересовался священник.

Сережа не знал, что ответить. Он испугался, что священник отведет его в милицию, а оттуда наверняка отправят в детский дом.

Мальчик даже привстал, готовый бежать.

– Меня Филаретом зовут, – представился священник.

Имя было до того смешным, что Сережа опять улыбнулся.

– Правильно, сейчас и так времена грустные, зачем печалиться. – Филарет рассмеялся тонким смехом. – Ибо сказано: «Доколе свет с вами, веруйте в свет».

– Нет у меня никакого света, – буркнул мальчик.

– Бывает, – произнес Филарет почему-то очень серьезно. – Есть-то хочешь, небось?

Есть хотелось до головокружения.

– Пойдем тогда, что ли? – Филарет протянул руку. – Зовут-то тебя как?

– Сергей Сторожик я.

– Ну, Сергей и Сергей. Пойдем, что ли, Сергей?

Сергей оперся о руку Филарета. Рука была твердая, сильная.

Филарет пошел к Храму, Сережа двинулся за ним. Он не очень понимал, куда и зачем идет. Перед глазами стояла миска с дымящейся картошкой, и эта фантазийная картина перекрывала все его мысли, размышления и сомнения.

Шли они по той самой дороге, что вела из Сережиной деревни. Дорога эта упиралась в Храм. А дальше дороги не было. Дальше начинались какие-то иные пути.

В пределах Храма стоял дом отца Филарета. Большая, стройная, солидная изба в несколько комнат. Так у них в деревне только председатель жил, а у всех остальных похуже домишки были, погорбатей.

На стенах– фотографии красивой женщины и мальчишки. Фотографии делали стены глазастыми, и Сереже казалось, что дом смотрит на него каким-то неведомым чужим прошлым.

– Это жена моя, – сказал Филарет, доставая из печи картошку. – Ириной звали. Померла во время голода. А это сын наш, Егор. На фронте сейчас. Чё-то вестей не было давно от него.

Подошли к столу. Сережа сел, а Филарет не садится. Ничего не говорил, просто стоял и смотрел на Сережу.

Пришлось встать.

– Отче наш, Иже еси на небесех! – начал Филарет молитву. – Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго.

Филарет перекрестил картошку и огурцы на столе, перекрестился сам.

Зачем надо читать молитву перед едой и креститься, Сергей не понимал, однако сам креститься не стал.

Филарет поглядел на мальчика. Не зло, а скорей хитро. Перекрестил его и произнес спокойно:

– Ну, что ж, приступим к трапезе.

Ели молча.

Сережа старался есть не торопясь, солидно, как мама учила. Получалось плохо. Картофелины сами прыгали в рот и проглатывались мгновенно.

А Филарет все подкладывал. И молчал.

Когда картошка закончилась, Филарет разлил чай. Чай ароматный, вкусный, с травами.

Сережа разомлел. Уже совсем близко замаячил сон. Уходить не хотелось.

– Идти-то есть куда? – спросил Филарет.

– Мир большой, – ответил Сережа и очень обрадовался своему взрослому ответу.

Филарет почему-то расхохотался, а закончив смеяться, подытожил:

– Некуда, значит. Хочешь если, живи здесь. Места много. В школу я тебя определю. – Филарет открыл дверь в одну из комнат и произнес спокойно: – Здесь и живи. Здесь раньше Егор мой жил.

У Сережи никогда не было своей комнаты. Он даже не представлял, что это такое: спать только со своими снами, чтобы ничьи другие, даже мамины, к тебе не могли прийти.

Комната – большая, статная, с кроватью, столом и окном, выходящим на Храм.

– Спасибо, – почему-то прошептал Сережа.

Он прошел в комнату и осторожно сел на кровать. Кровать была жесткая и надежная. Своя.

– Документы-то есть у тебя? – спросил Филарет.

Сережа отрицательно покачал головой: почему-то, уходя из дома, он совершенно не подумал про документы.

– И ладно, – улыбнулся священник. – Война – она все спишет. Сельсовет-то у нас отменили, а печать осталась, и бланки всякие, в том числе и свидетельства о рождении. Не немецкие же тебе выдавать?

– Не, немецкие мне не надо, – согласился Сережа.

– Я тоже так думаю. Немцы думают: если они чего запретили, так того и не будет. Они порядок любят. А русский человек – он справедливость больше порядка уважает. Ибо сказано: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». У нас тут и печати имеются, и бланки. Немцов же выгонят скоро…

Филарет не спрашивал ничего. Если бы он пытать начал – как там да чего, Сережа бы слова не сказал.

Но тут – хороший человек, смешной, волосы – в хвостик, картошкой накормил с маслом, комнату отдельную дал…

И Сережа сразу, забыв про сон, с ходу все рассказал. И про то, как жил. И про отца утонувшего. И как маму убили. И даже как иконы топтал. Понимал, что священнику неприятно будет про иконы слушать, но не рассказать об этом – нечестно.

Филарет слушал молча, не перебивал. И только, когда Сережа про иконы начал рассказывать, на глазах священника появились слезы. От этого карие зрачки его стали казаться еще больше и удивленней.

Вся огромная, бескрайняя жизнь мальчишки уместилась в неполные двадцать минут.

Когда Сережа замолчал, отец Филарет обнял его, поцеловал и перекрестил.

– Не надо меня крестить! – закричал мальчик. – Не надо! Нет никакого Бога, так и знайте! Бог бы такого не допустил!

Отец Филарет вздохнул:

– Господь ничего зря не делает, запомни это! На Бога грех обижаться. Ибо это мы часто не ведаем, что творим. А Он ведает всегда!

Сережа вскочил:

– Что вы такое говорите?! Как вы можете?! И маму, значит, не зря! Да пошли вы!.. Не нужна мне ваша картошка и комната ваша не нужна!

Он ринулся из комнаты вон, но Филарет схватил его за руку:

– Умири себя, умири… Ты ведь не о матери тоскуешь, о себе. Мать твоя – мученица, ей Царствие Небесное открыто. Ей хорошо сейчас: ни войны, ни страха. Даже волнений за тебя нет, ибо знает, что с тобой в дальнейшем случится. Тебе вот – да, тяжко: жить как-то надо… Куда-то необходимо жить… А куда – ты и не ведаешь…

Филарет отпустил Сережину руку.

– И запомни, – произнес Филарет тихо, – «блаженны невидевшие и уверовавшие».

– Как это –