Минотавр - Бениамин Таммуз Страница 3

которой выражена ее Творцом. Возможность первая: Признать выбор Всевышнего и принять его на себя. В тот момент, как я, потомок Израилев, сказал „я“, они стали „ты“, которое с изумлением и недоумением взирает на мою лучащуюся сущность. Все, что им остается сделать, это попробовать соединиться со мной (несмотря на то, что я заявляю во всеуслышание: „прозелиты Израилю хуже горькой редьки!“[11], совершенно так же, как Ротшильдам всякий человек, сватающийся к их дочерям, казался прохвостом, зарящимся на их миллионы) либо признать мое господство и считать себя — на веки вечные — ниже, чем я.

Возможность вторая: не признавать этого выбора и считать нас, евреев, то есть сынов Израилевых, кучкой наглецов — или безумцев — и совершенно равнодушно предоставить нас самим себе и нашему бреду, пожав нам в ответ плечами.

Но есть и третья возможность, и именно ее избрали народы, которые сталкивались с нами при жизни, когда мы суетились у них под ногами: видеть в нас посягающих на господство, узурпировавших Бога и Его создания и требующих для себя больше, чем ближний готов нам дать. В соответствии с человеческой природой из подобной оценки следует лишь один вывод: бей их, евреев, чтоб знали свое место.

Приходится признать, что автор 32-й главы Книги Бытия не мог предугадать, что последует из его слов…»[12].

Те же проблемы продолжают волновать Таммуза и в романе «Минотавр», который, как это было принято у писателей и поэтов из группы «Кнааним», весь замешан на мифологии, преимущественно еврейской, но и греческой. Этот роман выражает раздумья автора о духовном пути государства Израиль, о связи его культуры с еврейской религиозной традицией и с европейской культурой. Будучи противником религиозного образа жизни, Таммуз не мог не любить того, что на сторонний взгляд можно назвать иудейскими мифами. Ведь идеология «ханаанцев» крепко держалась за библейские истории, когда противопоставляла экстерриториальному, не укорененному ни в какой почве иудаизму полинациональную культуру Плодородного Полумесяца, а в более современном и узком смысле — культуру Средиземноморья. Лидером в этой полинациональной культуре должна была стать нация «иврим», возникшая на Земле Израиля в эпоху сионизма. Вот как писал об этом Йонатан Ратош в 1938 году[13]:

«Когда мы читаем „вот родословие Иакова“, это надо понимать так: вот история царствующего племени среди потомков Авраама-иври. Когда мы читаем о споре за первенство сынов Иаковлевых, это надо понимать как спор за первенство между коленами в царствующем племени. И когда мы читаем о том, как древние племена пытаются сбросить иго Израиля и даже поработить его самого, это надо понимать так, что они пытаются бунтовать и воевать против его гегемонии среди племен и народов, ведущих происхождение от праотца Авраама и подчиняющихся Израилю… Праотец Авраам был главою. Авраам-иври был тем, кому явился Всемогущий Бог и избрал его, чтобы дать ему в наследие Землю Израилеву, сделать его отцом многих народов и поставить царями его потомков, заключить с ним завет, объединяющий в себе религию и царство».

В свете сказанного невозможно не заметить, что главный герой романа «Минотавр» Александр Абрамович Абрамов является дважды потомком Авраама — и по роду (фамилии), и по отцу. Характерно, что, согласно еврейской традиции, он не является евреем, поскольку иудаизм определяет национальность по матери, зато сточки зрения «ханаанцев», он типичный «иври», рожденный на Земле Израиля и воспитанный на иврите. Этот новый израильтянин, носящий имя великого древнего завоевателя, казалось бы, как нельзя больше подходит для идеологии «Кнааним» и сионизма первой половины XX века. По происхождению Александр Абрамов — типичный «сабра». В сионистской культуре «саброй» называют уроженца страны, противопоставляя его еврейскому иммигранту, несущему в себе все физические и психические деформации галутного еврея. Однако автор, похоже, не участвует более в культе «сабры» и утверждает преемственность еврейских поколений с библейских времен через двухтысячелетнее рассеяние и вплоть до параллельного существования диаспоры и Израиля в наше время — не потому ли его герой выбирает для себя в переписке имя Франца Кафки, чье творчество и чья личность могут служить яркими антиподами душевного здоровья и победительности легендарного «сабры»?

Еще одним alter ego главного героя является Минотавр, в первую очередь Минотавр с гравюр Пикассо 1933 — 1934 годов, где он предстает либо страдающим — очеловеченным, смертельно раненным быком, или слепцом, ведомым маленькой девочкой с трепещущим голубем в руках, либо пылким возлюбленным. Все эти мотивы присутствуют в ивритском романе. Но для понимания книги важен и античный сюжет о Минотавре, чудовище с головой быка и туловищем человека, которое в одиночестве живет в Лабиринте и мстит за смерть убитого афинянами брата, пожирая афинских девушек и юношей, специально привозимых для этого на Крит.

Тема мести всплывает в романе в связи с еще одной литературной аллюзией: среди четырех любимых книг юного Абрамова — «Михаэль Кольхаас» Клейста, повесть о том, как человек, отчаявшийся дождаться справедливости от государства, взял закон в собственные руки и стал карать тех, кто обошелся с ним не по чести. Тайный агент Абрамов тоже мстит — мстит за убитых израильтян, а может быть, и за убитых в Европе евреев, и если продлить аналогию с Клейстом, то как его герой гибнет именно потому, что государство начинает вершить справедливость, так и Таммуз, возможно, убивает своего героя в утопической иллюзии, что его государство сумеет встать на праведный путь. В это он хочет верить, несмотря на растерянность, охватившую героя после победоносной Шестидневной войны 1967 года, когда он с отчаянием понял, что у него «есть прошлое и будущее, но нет настоящего».

Композицию романа можно назвать Теа-центрической, поскольку события излагаются кругами, стягивающимися к одному персонажу — красивой девушке по имени Tea. Напомню, что «теос» по-гречески означает «бог», а «теа» — то же, только в женской ипостаси. Тогда любовь к Тее трех мужчин можно интерпретировать как поиск божества и желание заключить с ним завет, освящающий то, чему служит каждый. О девушке читателю известно очень мало: единственная дочь своих родителей, она живет в Англии, занимается испанской литературой, «в ее христианской крови… сплелось столько невероятных линий, что временами она и сама не знает толком, кто она — южанка или северянка. По отцу она принадлежала к тем еврейским семьям, которые после изгнания евреев из Испании в пятнадцатом веке нашли прибежище в Англии».

Примечательно, что ее портрет всегда нарисован воображением поклоняющихся ей мужчин. Каждый узнает в ней образ, который давно уже владеет его воображением и соответствует его культурному идеалу. Вот как