Имение Марковых - Иван Бурдуков Страница 3

женщины я замечаю интимные подробности её характера, темперамента, сущности. Самая необычная женщина – плачущая. Плачущая Алла в моих фантазиях выглядела жалко, истерила и говорила напропалую всё на свете, дабы получить своё, как заносчивый ребёнок, которому впервые решительно отказали. Лера в моих грёзах плакала тихо и не говорила ни слова, пока я на неё смотрел, затем вставала и уходила, вытирая слёзы. Вот различие душевной низменности и душевного благородства; натуры прекрасной, великодушной и чёрствой, малодушной.

Собственная постель, не заправленная и взъерошенная. Собственный круг вокруг себя, начерченный мелом проб и ошибок. Собственная квартира в триста тридцать квадратных метров, вырезанная в пятидесятиэтажном доме. Собственная планета. Собственный космос. Лера, не собственная, но и совсем не чужая мне, на моей собственной кухне готовит по запаху что-то очень вкусное.

Я отлучился от Леры, пока она готовила и приятно напевала что-то нетривиальное и цепляющее; я бы начал подпевать, зная слова. В моём кабинете я взял коробку с роскошным колье, вынул его и бросил в угол. Достав из стола золотую цепочку с подвеской, аккуратно положил её в коробку. Это ожерелье подарил отец моей матери в один из дней её рождения, на что в ответ моя мама ответила отцу, что беременна (мной). Позже отец обанкротился, квартиру пришлось продать, продать машину и всё-всё предполагающее хоть какую-то ценность. Всё, кроме этого ожерелья. Оно осталось, и моя мама просила продать и его – отец забрал ожерелье у матери и, скрепя сердцем, заявил, что продаст на следующий день.

Спустившись вниз, Лера уже закончила готовить. Она пела теперь другую песню своим чудесным голосом. Мне кажется, это песня репертуара «Битлз», но не так важно. Пританцовывая, она смешно, притом очень грациозно приближалась ко мне.

– Стой, Лер. Я хочу тебе дать вот это. – Достав из-за спины коробку, я подал её Лере.

Она остановилась.

– Я думаю, не надо было… – говорила она, держа коробку закрытой.

– Это моей мамы, – прервал её я, – пусть это будет твоим.

Лера покорилась и открыла коробку. Она очень серьёзно оглядела простенькое ожерелье. Взяла за подвеску с розовым камнем.

– Оно красивое. А какой этот камень…

– Это топаз.

Лера прижала его к груди и подняла глаза на меня.

– Почему ты отдаёшь его мне?

– Это принадлежало важной для меня женщине, и я хочу, чтобы оно и впредь принадлежало такой женщине.

Она растрогалась и обняла меня. После этих слов я боялся представить себе мир без Леры, этой обходительной и незаурядной девушки. Я держал её и не решался выпускать в страшный безнравственный мир.

III

Евгений Марков

Страшно жить в одиночестве и быть зависимым от одного себя. Одиночество – непримиримый спутник, принуждает к причудливым вещам. Без твоего ведома позволяет тебе увидеть мать, превратиться в ребёнка, лечь рядом с ней в одну кровать и уснуть. Проснувшись, уловить доносящийся запах какой-нибудь выпечки с кухни. Радио в это время наигрывает задорную мелодию. Ты поспешишь выйти на кухню и поразить её собой, простым своим пробуждением, взлохмаченными волосами и сонным лицом. Она побросает всё и обнимет тебя. Ты будешь счастлив.

Я проснулся один, и меня уже ожидало такое вот утреннее откровение. Нет ничего язвительнее подобных игр разума и воображения, особенно с утра. Теперь эту мысль придётся пронести через весь день и заснуть, возможно, не выйдет – пол ночи будет мучить воспоминание об этом объятии.

Меня зовут Евгений Марков. Приём прошлым вечером проходил в моём доме. Бар, в котором мы выпивали с Лерой тем же вечером, – тоже мой.

Насчёт той истории про ожерелье. Я не закончил. Вскоре, мой отец очень разбогател и даже смог выкупить родовое имение, «конфискованное» в 1917 году. После реставрации мои родители вошли в имение, и мой отец дополнил тот момент вручением этого ожерелья матери. В самом бедственном положении он не продал ожерелье – мой отец всё-таки был романтиком.

Область, образовавшаяся вокруг этого дома, непрестанно платит ему свою дань: управляющая компания не присылает квитанций за коммунальные услуги, обо всех мелочах касательно моего дома давно похлопотали высокопоставленные чиновники.

Интересоваться хозяином громадного дома, где собираются самые влиятельные люди города, никому не хочется. Все думают, что раз этот господин собирает всю городскую знать, даёт им платформу для обсуждения дел, требующих особой скрупулёзности и закрытости, такой фрукт, право, не из простых. Пожалуй, обладает более величественной властью и связями, чем любой гость его дома, а это велит тем, что лучше с таким игроком не связываться. На самом деле, любой пожелал бы познакомиться со мной настоящим, но никто не пытал счастья. Что собственно касается моего положения дел: значительно интересней и выгодней представляться Александром Севастьяновым, а Евгению Маркову оставаться в тени.

Казалось бы, там прекрасно, но в имении я не живу. Боюсь я не смог бы жить там, спать, приводить туда кого-то – меня бы замучили призраки коррупционеров и богачей, энергетика алчности и бессовестности пропитывала бы меня, пока бы я не утратил конечные крупицы человечности.

Я путешествовал по миру какое-то время на частном самолёте. Когда ты не задумываешься о карьере, благосостоянии и будущем, не остаётся более оппонентов в борьбе со стремлением к бессрочному отдыху, особенно в девятнадцать лет. Ты запросто можешь прыгнуть и лететь вниз наравне с водопадом, пасть в реку и отдаться силе стихии воды – и такое кредо будет тебя устраивать. Попутчиком моих побуждений был Вова Колобченко. Страны вооружились ластиками и принялись стирать свои границы, потому что мы могли прилететь куда угодно и когда угодно. Нам открывалось любое направление двумерного пространства, одновременно мы не привлекали население, как какие-нибудь суперзвёзды. Однажды к нам привязались две шведки, и мы летали с ними около недели, оставив их потом спящими в номере отеля в Неаполе. Неиссякаемые богатства и неслыханные связи, как мои, так и Вовы, вернее богатства и связи наших отцов, могли оказаться причиной нашей гибели в вечном неупорядоченном торжестве. Спасло меня известие о смерти отца. Мне пришлось вернуться домой, вернувшись, мне уже не удалось нейтрализовать насущные проблемы – нужно было управлять делами отца, моими делами. Из беззаботного мажора я волей-неволей переквалифицировался в напыщенного бизнесмена.

Ввязавшись в дела, я не мог не замечать и имения, где вертелась вся правда, вся, как воздух потребная, суть. Пир во время чумы продолжался в свете набухших бубонов общества, завсегдатаев имения Марковых. Имение стало для меня как группа поддержки для анонимных алкоголиков, где я встречал подобных мне, с теми же проблемами, мучительными язвами. Не трудно отыскать в каждом