Наследие - Владимир Георгиевич Сорокин Страница 3

— Осиное гнездо! — заключил довольный Лю.

— Куда её? — спросил Гузь.

— За правду — свобода.

— Побегай от волков, пухлая!

Открылся квадрат с заснеженным железнодорожным полотном, уходящим в зимний невысокий лес. Женщину толкнули в проём, но белый, красивый, гладкокожий зад её застрял. Он оказался больше квадратной двери.

— Нефритовая жопа! — усмехнулся Лю.

— Марадона! — скомандовал есаул.

Удар. Полное белое тело закувыркалось на рельсах.

Следующим вытянули старика-алтайца.

— Где твой сын, полковник ВДВ, дезертир и предатель?

Старик бормотал непонятное.

— Где он прячется?

Старый тряс головой по-козлиному и что-то блеял. На дыбе он тут же потерял сознание.

— Вколите ему йоку женчан! — приказал Лю.

Вкололи весёлую правду. С вывернутыми, порванными плечами, худой как жердь старикан вдруг вскочил и расхохотался.

— Сел медведь-медведь на лося-лося, да и поехал к волку-волку на свадебку-свадебку, чтобы от пуза-пуза натрескаться барсучьего сала-сала-сала, — заговорил он громко, нараспев по-алтайски. — А умный волк-волк сальце-то припрятал в тайном местечке-местечке, в дупле-дупле у совы-совы, сова-сова сидит-сидит, на всех глядит-глядит, улетать не хочет-хочет!

— Что мешает сове улететь? — спросил Лю.

— Яйцо-яйцо! — расхохотался дед.

— Ченсе ку[7], — расшифровал Лю и тут же скинул своим инфу.

Деда рассекли.

Крюк в раколовке зацепил длинноволосого парня.

— Я сам пойду, не надо, — спокойно произнёс он.

Вылез из клетки, встал перед дознавателями.

— Ты поэт-вредитель, — глянул Гузь его протокольную голограмму.

— И горжусь этим, — с достоинством ответил парень.

— Пацифист?

— И горжусь этим.

— Дезертир?

— И горжусь этим.

— Сопротивленец?

— И горжусь этим.

— Что писал?

Парень тряхнул волосами и задекламировал:

Озадачили меня

Военкомы из района:

— Потроха на толь менять,

Мозг — на прелую солому.

И не вякай поперёк,

Одного тебя не хватит,

Колотухин заберёт

На муку сестёр и братьев.

Гузь и Лю переглянулись.

— Сообщники есть? — спросил Лю.

— У поэта не бывает сообщников. Поэт всегда один в этом мире! — гордо ответил парень.

— Герой-одиночка, значит? Это хорошо! — заключил Гузь и вдруг выпустил газы. — Во бля… пердение — золото. Слыхал поговорку, поэт?

Парень молчал.

— Героев уважаем, — продолжил Гузь. — Войны на героях держатся. Ты, Анзор Семёнов, от резака не помрёшь.

Есаул выхватил из кобуры кольт и профессионально выстрелил парню в лоб. Сверкнули бластеры, ещё агонизирующее тело поэта с треском развалилось на дымящиеся куски.

— На поэте хорошо покатим! Следующий!

Крюк завис над девочкой лет двенадцати, но она сама схватилась за него. Её вытащили, поставили перед следователями. Её голопротокол свидетельствовал: дочь расстрелянного врага народа атаманши Матрёны Пехтеревой, имеет брата.

— Где брат?

— Нигдя, — спокойно ответила девочка.

— Ты дебилка?

— Я не иебил, — ответила девочка, глядя ему в глаза.

— Повторяю: где брат скрывается?

— Нигдя.

Голограмма засветила семейное пустое пятно.

— И на хуя её задержали? — спросил Гузь Лю. — Там пусто.

— Инструкция.

Гузь мрачно посмотрел на девочку. Она была прелестной — старше своих лет, с оформившейся грудью, голубоглазая, с двумя русыми косичками и привлекательным лицом. На щеке её был свежий шрам.

— Как звать? — спросил Гузь.

— Аля, — повторила она, неотрывно глядя ему в глаза.

— Тебя уже ебали, Аля?

— Я не проёбано.

— Это хорошо! Что тебе, Аля, разорвать — пизду или жопу?

Девочка смотрела спокойно:

— Я лучша отсасо тебя.

— Отсосать? А ты умеешь?

— Умео.

— Умео? Хао! — рассмеялся есаул, расстёгивая ширинку. — На колени, Алька!

Девочка опустилась перед ним на колени.

— Руку сюда давай.

Она протянула ему руку, он взял бластер, включил. Бело-голубой луч загудел над русой головкой девочки.

— Если одним зубком заденешь моего юла бриннера — отрежу руку! — предупредил Гузь.

Другой рукой девочка взяла и направила в рот его напрягшийся член. Голова её ритмично задвигалась. Мужественное лицо Гузя не изменилось. Облизав верхнюю губу, он перевёл взгляд своих белёсых глаз на Лю:

— Дети войны, а?

— Их много, — серьёзно кивнул Лю.

Девочка делала своё дело с толком. Щёки есаула заалели, рот раскрылся. Он чаще задышал. Обтянутый пятнистыми, серо-чёрно-зелёными штанами зад его ритмично задвигался, луч бластера задрожал.

Команда дознавателей СБ ДР спокойно ждала своего командира.

— О, да, да, да, ебёна ма-а-а-ать! — прорычал есаул, выпуская детскую руку, и замер.

Девочка застыла, глотая сперму есаула и шумно дыша носом. Затем медленно, с чмоком выпустила фаллос изо рта. Выдохнула, облизала свои покрасневшие губы и жадно задышала.

Есаул Гузь выключил бластер.

— Аля… — повторил он, убирая член и застёгиваясь.

Стоя перед ним на коленях, девочка подняла на него свои голубые глаза.

— Ты хорошо сосёшь. Кто научил?

— Никото.

— Самоучка, бля? — хохотнул раскрасневшийся есаул. — Что с тобой делать, дочь врагини народа?

— Отпуск, уходо, — попросила она.

Гузь вздохнул, глянул в невозмутимые чёрные щёлки глаз капитана Лю.

— Ты же знаешь, Аля, служба безопасности никого из арестованных врагов просто так не отпускает. И их родственников — тоже.

— Знаён.

Есаул задумался ненадолго.

— А ты в Бога веришь?

— Бого уверо. Мамо веро. Науч.

— Тебя науч?

— Науч.

— Хао. Покажи мне, атеисту, где ваш Бог живёт.

Девочка наморщила красивые чёрные брови.

— Ну, живо! Где Бог?

Она подняла палец кверху:

— Там Бого.

— Живёт?

— Живот Бого.

— Закрой глаза, когда говоришь о Боге.

Она закрыла глаза. Есаул нажал кнопку активации бластера и молниеносным, точным движением отсёк ей указательный палец. Девочка дёрнулась головой и плечами. И посмотрела на свою руку.

— Ну вот… — Гузь поднял обрубок палец с пола, понюхал обуглившийся срез.

И швырнул палец в контейнер.

— Это, Аля, на память о встрече. Тебе и нам.

Девочка молча смотрела на обрубок своего пальца. Покрывшийся запёкшейся плотью, он слабо дымился.

— Ты чего, боли не чувствуешь, дебилка?

Девочка молчала.

Он тронул её носком сапога:

— Чего молчишь?

Она молча рассматривала свою покалеченную руку.

— Разбомблённая, — произнёс ушастый белорус.

— Таких много, — невозмутимо заключил Лю.

— Вали отсюда. — Гузь снова тронул её.

Девочка встала.

— Амат! Отопри ей.

Алтаец отпер ключом тамбурную дверь, открыл. Аля шагнула в тамбур. Дверь за ней захлопнулась, щёлкнул замок. В тамбуре было сумрачно, промозгло, качало, пахло креозотом и сортиром. На стопкране нарос иней.

Прижимая раненую руку к груди, Аля взялась другой за холодную ручку, повернула и вошла в пространство, где было чуть светлее и теплее, чем в тамбуре. И воняло не сортиром, а переселенцами.

В вагоне № 13, четвёртого класса, ехали малоимущие, возвращающиеся после войны на свои места. Сидели тесно, семьями, в зимней одежде, с вещами. Здесь русской речи было много. Люди выпивали, празднуя возвращение домой.

— Тю, девка! — весело заметил её подвыпивший пучеглазый мужик в распахнутом тулупе. — Ты чего, в сортире ехала? Али в тамбуре? Зайцем?

— Зайчихой! — сказала