Собрание сочинений в десяти томах. Том 6 - Юзеф Игнаций Крашевский Страница 3

учтив до чрезвычайности, добр и благороден даже чересчур и терпелив на обиды. Два только и было у него недостатка — необыкновенная гордость и излишество мыслей при недостатке трудолюбия. Больше всего любил он, ходя по комнате, цедить по одному слову сквозь зубы, или, оставшись наедине, сам с собою думать и думать. Иногда приходили ему в голову самые счастливые предприятия, но исполнение их он откладывал со дня на день, медлил, медлил, ничего не начинал, потому что начинать было наконец поздно. Тогда перенеся великодушно duram adversitatem, как говорил он, вздыхал и думал снова спокойно, молча, величаво, как будто ничего не потерял, и, что еще более, как будто сам ни мало не был причиною своей потери.

В нем виден был, хоть и обедневший, но все же богатых предков потомок. Он возбуждал к себе почтение, неразлучное, правда, с сожалением; а злые люди, зная его слабость, часто пользовались ей. Гордый от природы, он никогда не давал милостыни по своему состоянию, и вменял себе в обязанность сыпать ее великодушно, хотя нельзя сказать, чтобы сердце его не принимало в этом участия, — потому, что он был добр и сострадателен. Бедность свою он закрывал и замазывал сколько был в силах, потому что, нося столь славное имя, стыдился ее, как нельзя больше; но так как ему все-таки было нечем скрасить свою голь, то он употреблял в дело свою гордость, которою покрывался, как золотою мантией. Надо было видеть, как он в своем вытертом кунтуше ехал в костел парою хромых и кривых кляч, пойманных на лугу и впряженных веревками и лыками в разбитую таратайку; можно было подумать, что едет магнат в позолоченной коляске — так высоко и величаво возносил он чело свое. А когда он входил в костел и подвигался вперед к первой скамье, едва удостаивая взглядом прочих прихожан, то даже злобный Вихула давал ему дорогу.

Сама ее мосць {Ее милость.} Кунигунда, урожденная Плецкая, выросшая в соседстве и знавшая по преданию о знатности рода Секиринских, считала необыкновенным счастьем, что, выйдя за пана Лонгина, носила это имя и взирала на мужа, как на некое высшее существо. Она брала на себя все тягости в жизни и предоставляла ему самое приятное. Заботы о здоровье, доходах, выгодах, спокойствии безценного Лонгина наполняли все ее время. Тихая, набожная, робкая, преданная, она дрожала при малейшем знаке его нетерпения и считала величайшим счастьем, если ему было угодно подарить ее улыбкою или подольше поговорить с нею. Она в тишине боролась с бедностью, отказывая себе во всем, работая, промышляя, — но к чему все это служило, когда плоды ее тяжких трудов уничтожались одним приемом гостей! Она не роптала, видя растраченным то, что она собирала с долгими хлопотами, но с ангельским терпением начинала хлопотать снова.

Между тем жизнь в Секиринцах становилась с каждым днем труднее. Вихула, которого скарбникович не хотел поставить на одной доске с собою, пылая мщением, с каждым часом надоедал более соседу, с каждым днем изобретал новые козни, и тем успешнее приводил их в исполнение, что земля его была отделена от земли Секиринских только межею.

Секиринский защищался от него с некоторым презрением, как будто от назойливой мухи или пискливого комара, которые не стоят и досады. Это величие души всего больше выводило из терпения шляхтича; он сжимал кулаки, топал ногами и клялся, что сбавит гордости соседу, хоть бы пришлось самому пойти по миру или сидеть в остроге. Это значило, что он не боится ни издержек, ни личной ответственности.

Скарбникович на эти угрозы, передаваемые ему приближенными, отвечал гордым молчание. Сколько раз приходский священник, почтенный старец, желавший жить с обоими в мире, пытался примирить между собою соседей. Напрасно. Вихула без обиняков отвечал: «Знать не хочу я того голыша». А Секиринский самым холодным тоном говорил: «Я не сержусь на него, но дружить с ним не хочу».

И на другой день пойманные в пшенице гуси Вихулы висели на высоких жердях, а откормленный боров пани Кунигунды, пойманный, видно, на улице, лежал убитый над дорогою возле проса. Наконец, завязалась грязная и скучная тяжба.

Вихула, отец которого нажился, служа у какого-то богатого пана, зажиточный, деятельный, скупой, болтливый, недалекого ума, но ловкий в мелких делах житейских, стоил многих слез пани Секиринской. Она рада была бы от всей души примириться, но смела ли она предложить это мужу? «Он знает лучше, что делает, — говорила она, — и неужели должен поклоняться и уступить ничтожному шляхтичу». Итак, играя в ту же игру, она, со своей стороны, не уступала места жене Вихулы ни на процессии, ни в костеле, ни при встрече у соседей и, будучи самой кроткой женщиной, должна была, в угоду мужу, поднимать нос кверху.

В таком положении и были дела, когда Бог дал пану Секиринскому сына, к великой радости отца, который боялся, чтобы с ним не прервался славный род его, и молился всем чудотворным образам о ниспослании ему наследника, несмотря на то, что этот наследник мог не получить по его смерти ничего, кроме бедности и горя.

Сколько радости было в Секиринке! Сама пани, беспрестанно молившаяся об исполнении пламенного желания мужа, так была поражена своим счастьем, что занемогла. А скарбникович бегал, как сумасшедший по пустым комнатам и повторял самому себе, портретам и шатающимся столам: «Сын, слава Богу! Сын!» И тут же определил, не соображаясь с карманом и кладовою, о которых всего реже он думал, праздновать пышными крестинами явление на свет потомка древнего рода. Он бы желал созвать к себе все Дворянство на несколько миль кругом, но этому ясно препятствовал пустой кошелек, ничтожные домашние запасы и жалкое состояние погреба; а кредита он давно уже не имел ни у кого, при всей своей учтивости и красноречии. Все знали, что в случае его смерти, имения его не хватит на уплату долгов. Это, однако же, не удержало его от великих приготовлений и приглашения всех знакомых на крестины.

Кунуся (так звал он жену) плакала, лежа в постели, при мысли о разорении, предстоящем ее хозяйству от этих великолепных крестин, но, как всегда, не смела противиться воле своего мужа.

Приходский священник, узнав о радостном событии в семействе Секиринских, поспешил к нему тотчас, надеясь воспользоваться случаем для примирения его с Вихулою. Вихула на эту пору стоял в воротах своего дома, опершись спиной о столб, засунув руки за пояс, заложа ногу на ногу и беспечно посвистывая. В таком занятии он привык проводить целые дни. Нельзя было