Сказ о том, как инвалид в аптеку ходил - Дмитрий Сенчаков Страница 3

Радим Силантьевич надумал взять в кредит тысячу рублей. И на таблетки хватит, и на пиво останется. Но Птерька красочно расписал старику перспективы, и убедил того не мелочиться и брать тридцатку. Надежда со стандартом розовощёко улыбалась и всячески способствовала деловой атмосфере. Авокадиков аж вспотел. Ух, как ему хотелось просочиться за её вертлявый стул и обоять девицу сзади!

Пожевал Радим Силантьевич желваками по углам квадратной челюсти своей и заказал в кредит аж двадцать пять тыщ! У самого от наглости такой взъёкнуло в солнечном сплетении или где-то рядом. Качнулась деревянная столешница. В ушах запилили скрипочки. Догадался Радим Силантьевич, что подпрыгнуло давление. Но как-то не так, как бывало раньше. А весело, с молодецкой удалью и ухарством!

По ту сторону приветливого банковского стекла улыбался во всю ширь собачьей морды дружбан Рыжелье.

— Ну что, пошли сперва купим таблетки? — Радим Силантьевич вовсе не утратил силу разума своего, не смотря на введённые перорально двести пятьдесят грамм отборной дезинфекции.

Простая мысль сия вогнала Птерю Авокадикова в сущее уныние.

— Старик… Ну, погоди ты со своими скучными таблетками. Никуда оне от тебя не денутся. Аптека до восьми. И до неё полквартала. Стекляшка же вот она: соседняя дверь. И там, ты только вообрази, нас ждёт надутый баклажан пивка! Когда ты крайний раз вкушал пиво? Поди, в прошлом веке? Можешь не вспоминать… — крутнул зенками Авокадиков, прошёлся по портфолио Радима Силантича, не понравилось ему в этот раз: — Ну что ты навалился на костыли свои, как глиняная свистуля? Расправь грудь, раззуди плечи, ты же Аполлон Зевсович… Э-эх, мать твою, забыл фамилию…

— Порожшков…

— Чё? Да не твою… Бога хреческого… В пятом классе проходили.

Делать нечего, приняли пивка. Радим Силантич ворчал лишь для проформы. Душа его отогревалась после многолетнего стариковского анабиоза. Адреналин, словно дефибриллятор, методично запускал утраченный жизненный драйв.

Засим оформили и второй баклажанчик. На этот раз пивка нефильтрованного. У Птерьки губа не дура: изыски ему подавай, всякий смак.

— Не могу, — говорит, — всё время по одним и тем же вкусовым рецепторам вдаривать, тонкая система моего жизнеобеспечивания разнообразия требует.

Замахнулись на третий баклажан: портер.

— Ща, погоди, давай Криську вызвоним. Такси ей оплатим. Йеп! Такая краля! Прима! Тебе, старику, и не снилась. Как у тебя с этим делом? Не очень? Ну, хоть пообнимаешься с красивой женщиной. Выслушает тебя, душу заблудшую, приголубит, пока я ея обработаю.

Вернулся Птеря в стекляшку с деньгами Радима Силантьевича. Распорядился теми по-хозяйски: затарил пять баклажанов пива, водочки, бутыль шампанского «Асти» и пачку контрафактного «Вог» с ментолом для Криськи, презервативы «Дюрекс» и коробку зефира с собачьим именем «Шармэль».

Потащил инвалида через дорогу напротив, на стоянку частников. Кто ж не знает Авокадикова и его способностей втираться своим в доску ко всем и к каждому? Угрюмый частник на «Волге» бесплатно доставил «мальчиков» с джентльменским набором, включая деревянные костыли, к старому вагончику путевого обходчика на окраине станции Путяйск-Маркировочный. Бывшая штаб-квартира Радима Силантьевича, между прочим, где до сих пор хранилась его ухватистая кувалда. А за бричкой, старательно объезжающей ухабы и колдобины, преданно семенил отнюдь не брошенный дружками Рыжелье.

Опёрся Радим Силантич плечами покрепче о костыли, привалился попой к стене для пущей устойчивости, схватился заскорузлыми ладонями за шею любимого рабочего инструмента. Да токо ж ничего с того не вышло. Только кишки проветрил. И сломаный позвонок прострелило.

Птеря свернул шею баклажану, выпустил пивного джина, разлил что осталось по чашкам с отбитыми ручками. Вкусили варварского напитка наши «мальчики» и растеклись по подушкам от старого дивана, который сам по себе давно был разобран на щепки и спалён в буржуйке, здесь же, в этом самом вагончике.

Объявилась Криська. В искусственной шубке поверх платья цвета ночного бордо. Выставила коленку в длинный разрез. Замерла поверх поверженных пивом с водкой кавалеров. Уставился окосевший Радим Силантич на монумент: «нога и копыта». То есть лабутены, как кличут их люди просвещённые. Башмаки алые, словно пионерский галстук, ради которого юный Радик раскалял по утрам дровяной утюг, а потом весь день с достоинством носил шёлковую алость на шее.

«Эх, где мои двенадцать лет?» — пропустил слезу Радим Силантич. Криська приняла слабость старика на свой счёт, обвила Радима Силантича стяжательными ручонками, склонила башку свою непутёвую на его всё ещё сильное плечо потомственного путейца.

Шуршит оборками чужого платья Птеря Авокадиков. Торопится. Осаживает его Криська. Смахивает большим пальцем слезу со щеки старика. Понравился он ей. Тихий, скромный, а торс мощный, статный, как у Геракла. Витринный образец! Не то что Птерька — глиста в джинсовом скафандере. Как сощуришься, солнце закатное сквозь него так и высвечивается наружу. Суетится там, хочет чего-то, с настрою лирического сбивает. Отмахивается Криська, а Птерёк всё одно, настойчив как автомат Калашникова со своим горячим стволом.

Обнял Радим Силантич Криську за плечи. Вдыхает эманации её «Кензо». Млеет. Нащупал губами мочку уха с серёжкой. Нежно так, скромно дотронулся языком, то полизывает, то покусывает. Тут уж млеет Криська. Такого никто с ней раньше не проделывал. Замерла девушка, растаяла в стариковских объятиях. Уловил Авокадиков перемену в Криськином состоянии. Она более не сопротивлялась, и Птеря кощунственно сотворил долгожданное сладеяние.

— Иначе как-то всё… — неуверенно начала Криська, когда разнялись. — Непутёвый какой-то у нас выходит путевой вагончик.

— А что не так? — обидно самодовольному Птере, а сам всё наваливается на деку поверженной дамы. Но камертон из него более никакой, так как отчётливо запыхался.

— Отодвинься! Ты тут уже мне размешался весь. Продыху от тебя нету. Все рёбра заплющил, прохвост.

— Не гони, прима! А то мне плохо будет.

— Тебе плохо не бывает. Тебе, Птерёк, всегда либо хорошо, либо очень хорошо.

Ввалился в вагончик учётчик Никодим. Думал горбун чайку хряпнуть, а тут, понимаешь, пивко! И компания тёпленькая, во главе с ветераном железнодорожной отрасли, чей портрет в простеночке перед кабинетом начальства вывешен на всеобщее обсмотрение вместе с иными портретами ударников. Да не барабанщиков, а ударников производства: была такая категория уважаемых людей во времена высокоразвитой цивилизации.

— А шо ж вы сегодня завалились сюда? — удивился Никодим. — Вчера ж надо было!

— А что такого? — протянула голоском лисоньки Криська и сладко потянулась.

— Так ведь днюха у меня была! А теперича во рту Каракумы, а внутрях словно стиральная Маша барабан свой бесовский вертит, широко употреблённые вчера калории никак в дерьмо переработать не может.

Ворчит Никодим, а сам на баклажан