Миллион поцелуев в твоей жизни - Моника Мерфи Страница 3

– Она со мной и словом не обмолвилась, а уж на свой день рождения точно не пригласит.

– Восемнадцать лет – и нецелованная, – Эзра повышает голос, пытаясь говорить как девчонка, но у него ничего не выходит. – Ты должен пробраться на вечеринку и поцеловать ее, Ланкастер.

– Это если ей повезет, – манерно замечаю я, хотя мне нравится его идея.

Даже слишком.

– Бомоны нереально богаты, – напоминает нам Малкольм. – При всех этих бесценных произведениях искусства, развешанных у них на стенах, на вечеринке будет первоклассная охрана. К тому же папаша сторожит ее, как чертов ястреб. Оттого и кольцо обещания у нее на пальце.

Эзра притворно содрогается.

– Как по мне, так это жутко. Обещала себя папочке? Заставляет задуматься, что не так с этой семейкой.

Мне совсем не нравится, куда меня заводят мысли после слов Эзры. Очень надеюсь, что в семье Бомонов не творится никаких странностей или, осмелюсь подумать, инцеста. Сильно в этом сомневаюсь, но я не знаю ни саму Рен, ни ее семью. Знаю лишь то, что вижу собственными глазами, но это отнюдь не так много, как мне бы хотелось.

– Многие девчонки в школе носили кольца обещания, которые им подарили отцы, – говорит Малкольм. – Все они повторяли за Рен. Помните? Была целая компания из нашего класса и девятиклассниц, когда мы учились в десятом.

Меня переполняет раздражение.

– Этот тренд сгинул медленной мучительной смертью. – Почти уверен, что Рен единственная до сих пор носит кольцо.

– Точно, – тянет Малкольм с гадливой ухмылкой. – Теперь они – кучка шлюшек, изнывающих по нашим членам.

Я посмеиваюсь, хотя не вижу в его словах ничего забавного. Малкольму присуща манера оскорблять женщин, которая очень меня злит. Да, мы все превращаемся в мудаков-женоненавистников, когда проводим время вместе, но никто из нас, в отличие от Малкольма, не называет девушек шлюхами.

– Какое унизительное слово, – замечает Эзра, привлекая наше внимание. – Мне больше нравится «потаскуха». «Шлюшка» – это как-то… мерзко.

– А «потаскуха» – нет? – смеется Малкольм.

Мы уходим от темы. Мне нужно вернуть разговор к Рен.

К милой маленькой пташке, которая боится гадкого злого кота с острыми клыками.

То есть меня.

– Если она правда устраивает вечеринку, то я хочу получить приглашение, – твердо заявляю я.

– Мы не можем сотворить чудо, – Эзра беззаботно пожимает плечами. Но ему-то что? Его и так уже пригласили. – Возможно, тебе стоит попробовать более мягкий подход к Рен. Хоть раз будь милым, а не отпетым мудаком.

Едва увидев ее, я сразу хмурюсь. Как я могу быть с ней милым, если мне только и хочется, что хорошенько ее отделать?

Отделать – в смысле оттрахать до потери сознания. Стоит увидеть ее, и на меня тут же накатывает вожделение. Я возбуждаюсь, когда наблюдаю, как она сосет леденец, обхватив его губами. Для всех остальных она милая, нежная Рен.

Я же вижу ее другой. И хочу ее… по-другому.

Не знаю, как еще это объяснить.

– Да он становится таким от одной мысли о ней, – заключает Малкольм.

– Он безнадежен. Бросай это дело, приятель. Она не для тебя.

Да что Эзра вообще знает? Я же Ланкастер, черт возьми.

Я могу добиться чего угодно.

Например, трахнуть девственницу.

Глава 2

Рен

Как только двойные двери с лязгом захлопываются у меня за спиной, я оборачиваюсь через плечо в попытке рассмотреть Крю Ланкастера через матовое стекло. Но мне удается разглядеть только его русую голову и головы его друзей. Малкольма и Эзры.

Они не пугают меня так, как Крю. Малкольм – настоящий любитель пофлиртовать с явно присущей ему порочной стороной. Эзра всегда ищет повод посмеяться.

А Крю просто стоит с задумчивым видом. Это его фишка.

И мне она не нравится.

Я мрачнею от своих мыслей – последняя показалась мне особенно неуместной, а я не допускаю подобного…

– Рен, сядешь сегодня с нами за обедом? – спрашивает одна из девчонок.

О, стоит подумать о Крю, и я забываю обо всем, что происходит вокруг. Например, о том, что сейчас за мной по пятам ходят четыре девятиклассницы.

Слегка улыбнувшись девочке, которая предложила пообедать с ними, я отвечаю:

– Простите, но сегодня в это время у меня назначена встреча. Может, в другой раз?

Разочарование, которое они испытывают из-за моего отказа, почти осязаемо, но я все равно улыбаюсь. Все нерешительно кивают в унисон, а потом переглядываются и ускользают, не сказав мне ни слова.

Очень странно иметь свой фанклуб, притом что я ничего не делаю, а просто… живу.

Судорожно выдохнув, я иду по коридору. Бремя, которое эти девушки неосознанно возлагают на мои плечи, ожидая от меня безупречности, порой кажется неподъемным. Они вознесли меня на такой высокий пьедестал, с которого легко скатиться вниз. В итоге я стану для всех разочарованием, а этого мне хочется меньше всего. Да и им тоже.

Нужно поддерживать имидж, и порой кажется, что это…

Невозможно.

Быть образцом для подражания для стольких девушек – огромная ответственность. Для растерянных девчонок из богатых семей. Девушек, которые просто хотят вписаться и найти свое место. Чувствовать себя нормальными и учиться, как обычные подростки, в старшей школе.

Конечно, это элитная частная школа, куда поступают только представители высших слоев общества, поэтому в нашей жизни нет ничего нормального, но все же. Мы стараемся сделать ее настолько обыкновенной, насколько это возможно, потому что некоторым из нас приходится нелегко, как и всем людям. При всех проблемах с самооценкой, учебой и ожиданиями, которые на нас возлагают наши семьи, друзья и учителя, мы чувствуем себя невидимыми, чужими.

Я сама испытывала такие чувства.

До сих пор порой испытываю.

Сейчас цель моей жизни такова: помогать другим чувствовать себя комфортно и, быть может, даже обрести себя. Будучи младше, я думала, что, возможно, захочу работать медсестрой, но отец отговорил меня от этого, без конца разглагольствуя о том, что медсестры выполняют тяжелую работу за символическую плату.

Символическую по его меркам. Харви Бомон богат: он унаследовал риелторский бизнес своего отца, когда ему едва исполнилось тридцать, добился его процветания и теперь стал миллиардером. Если бы его дочь выбрала профессию медсестры, то оказалась бы недостойна его самого и фамилии Бомон.

Об этом я даже помыслить не могу. Неважно, чего мне хочется.

Какой бы шаг я ни предприняла, сперва мне нужно получить его разрешение. Я его единственный ребенок, единственная дочь, и он не верит, что я всегда буду принимать правильные решения.

Я иду на первый урок углубленного изучения английского. До этого урока