Алексей Писемский - Взбаламученное море Страница 30

Циник жил от них верстах в десяти.

Въехав в перелесок и подъезжая к одному из овражков, Александр стал попридерживать своего довольно сердитого коня. Тот от этого еще больше и красивее стал раскидывать свои передние ноги. Когда надобно было подниматься из оврага, Александр вдруг опустил поводья, нагнулся над седлом и, крикнув, выхваил свой охотничьий нож и понесся марш-марш! Потом вдруг опять останавливал лошадь сразу и снова несся. В эти минуты он воображал себя черкесом – доказательство, что еще был молод душою.

Дмитровка – жилище Ионы Мокеича – находилось в сельце, состоящем из нескольких домов бедных дворян. Его же собственно усадьба отделялась от прочих высоким тыном и отличалась довольно большим садом, в котором прятался хоть и низенький, но довольно широкий дом, и оттого несколько таинственною наружностью как бы говорил, что он заключает в себе хоть и старого, но великого грешника.

Иона Мокеич увидал Александра еще из окна.

– А, солнышко, красное! – сказал он, отворяя ему двери.

Сам он был одет в каких-то турецких шароварах, в туфлях и ермолке.

Александр был в первый еще раз у него в доме.

– Это вот моя гостиная, а это моя пустынническая спальня, – говорил Иона, вводя гостя в свое довольно уютное помещение. – А там, – продолжал он совершенно тем же тоном, показывая на заднюю половину дома: – там мой сераль.

– Сколько же жен у вас? – спросил Александр.

– Три всего… по состоянию, братец!.. Что делать, больше не могу, – отвечал Иона, пожимая плечами.

– Это что такое! – продолжал Александр, останавливаясь перед довольно большою, масляными красками написанною картиной, изображающей нагую женщину.

– Подарение твоего отца! – отвечал Иона Мокеич. – Этакого, говорит, сраму нигде, как у Ионы, в комнатах и держать нельзя! Но это, брат, что! А вот где штука-то! – прибавил он и, взяв Александра за руку, ввел в спальню и там показал ему уже закрытую занавеской картину.

Александр сейчас же отвернулся.

– Что за мерзость! – произнес он: – хоть бы вы рисовать-то велели получше, покрасивее, а то чудовища какие-то!

– По состоянию! – отвечал и на это Иона: – но что тут, друг сердечный, рисованье! – продолжал он: – одно только напоминание, а там уж, как это по-вашему, по-ученому сказать, добавлять надо своими фантазериями!

– А что ж мы на поседки едем? – спросил Александр.

– Непременно. Марфуша! – крикнул Иона Мокеич, приотворив маленькую дверь в соседнюю комнату: – дай-ка нам наливочки!

– Что! к чему это? после обеда!

– Наливки-то? Да ведь ее всегда можно; это не водка, – успокоил его Иона Мокеич.

Марфа, лет двадцати девка, с толстыми губами и грудями, принесла на подносе бутылку наливки и две рюмки, и все это поставила на стол.

– Честь имею рекомендовать; это главная моя султанша! – объяснил о ней Иона Мокеич.

Марфа при этом хоть бы бровью повела. Она, видно, совершенно привыкла к подобной рекомендации и с таким же лицом, с каким пришла, с таким и ушла.

– Какая женщина, у! – дополнил о ней еще Иона Мокеич.

– Вероятно! – подтвердил Александр.

– У!.. – повторил Иона и заставил Александра выпить рюмку наливки.

Тот выпил и чуть не выплюнул назад, говоря:

– Она совсем не подслащена!

– Совершенно! – подтвердил и Иона. – Сахар ведь искусственная вещь… букету уж при нем такого нет, а тут сама натура, как есть.

– Какой тут, чорт, букет.

– Нет, ты попробуй, выпей-ка еще одну, так и увидишь, что так надо.

Александр отнекивался было.

– Да полно, чтой-то, выпей!.. – произнес Иона, как бы несколько обидевшись.

Александр выпил и, в самом деле, не с таким отвращением.

– А что, мы скоро поедем на поседки? – сказал он.

В голове у него начинало пошумливать.

– Все надо, друг милый, по порядку, чинно, не торопясь, – отвечал Иона Мокеич; сам он пил уже четвертую рюмку. – Гаврюха, Гаврюха! – подкликнул он, стуча в окно, проходившего мимо высокго мужика.

Тот вошел в комнату. Это был его собственный ткач Гаврила, сначала, по наружности, смотревший очень обыкновенным человеком.

– Во-первых, скажи ты мне, милый человек, – спросил его барин: – что, в Кузьмищеве начались поседки?

– Начались бы словно, – ответил тот довольно громко.

– Тсс!.. тише! – крикнул ему шопотом Иона Мокеич и отнесся к Александру: – не любить у меня этого моя главная-то барыня. «Дома, говорит, что хошь делай, – по чужим местам, по крайности, не срамись!»

– Ну, друг, милый, – обратился он снова к Гавриле: – вот тебе мои ключи драгоценные, поди ты потихоньку от Марфуши… я ее вызову сюда, будто одевать себя… возьми ты там в чулане четыре бутылочки наливки, пряничков, изюму, орешков; положи все это в корзиночку, поставь ты ее под беседку, в мою, знаешь, тележку, запряги ты мне ворона коня и выезжай к нам к крыльцу.

– Слушаю-с, – отвечал Гаврила, видимо с полною готовностью, и вышел.

– Бесценный насчет этого человек! хоть три ночи простоит, где уж скажешь, – не тронется! – объяснил и о нем Иона Мокеич, а затем вышел, позвал Марфу и сильно, как было слышно через перегородку, старался занять ее самыми разнообразными разговорами.

Через полчаса они уже сидели: Александр – верхом на своем коне, а Иона Мокеич и Гаврила – в тележке. Марфа провожала их на крыльцо.

– Когда ждать-то прикажете? Куда это поехали? – спрашивала она.

– Да вот к нему, погостить ненадолго! – отвечал Иона Мокеич смиренно.

Несмотря на вольнодумный характер, он, кажется, находится в сильных лапах у своей главной султанши.

Когда два наши рыцаря, с своим могучим оруженосцем, тронулись на свои романтические приключения, Марфа проговорила, зевая во весь рот:

– Какой тот молоденький-то барин смазливый, не то, что наш плешивый чорт.

12. Поседки

Кузьмищево, казенная деревня, расположенная по большой дороге, тянулась в длину версты на две. Во всех окнах изб мелькали огоньки, и в одной из них, довольно большой, свет был как-то поярче. На улице была совершенная тишина: изредка проедут запоздалые извозчики, или выведет кто-нибудь из мужиков лошадь попоить к колодцу, или наконец быстро промелькнет какая-нибудь женская тень с пряслицей и устремится к этой именно избе. Александр и Иона Мокеич, выехав откуда-то с задов, тоже подъехали к ней.

– Прежде всего, друг сердечный, надо подкрепиться! – сказал, кряхтя и вылезая из своей повозки, Иона и вытаскивая из корзинки бутылку, из которой заставил Александра выпить целый стакан, а сам выпил два. Потом они вошли в сени, оставив Гаврилу у лошадей. В довольно большой избе, по всем передним лавкам, сидели молодые женщины и девушки, по большей части все недурные собой.

Под полатями стояли молодые парни, а некоторые из них, по преимуществу имевшие в руках гармоники, сидели промеж девушек, но те всегда при этом старались их выпихнуть и выжить от себя.

– Не примете ли странником, идем из далеких мест: обносились, обовшивели! – сказал, входя, Иона Мокеич. Корзинку он захватил с собой.

Хозяйка избы, довольно молодая женщина, сейчас же его узнала.

– Милости просим! – сказала она, смеясь, и, согнав с одной скамейки ребятишек, предложила ее гостям.

– Чей такой – молодой-то барин? – сказала она Ионе, указывая на Александра.

– Дворянин Нищин, из усадьбы Огородова, под пряслом родился, на тычинке вырос и теперь на коле верхом изволит русскую землю объезжать!.. – отрекомендвал его Иона Мокеич.

– Да полноте, лешие, это из Лопухов барин-то; я видела его… ягоды носила! – толковала другая баб в толпе.

– Какой нарядный! военный, знать! – замечали иные.

Александр не без удовольствия видел, что он составляет предмет общего внимания. Но, впрочем, взглянув в один из более темных и многолюдных углов, он увидел свою красавицу-крестьянку.

– Здравствуй! Мы с тобой несколько знакомы, – сказал он.

– Вы мне, что ль, это говорите? – сказала она приятным голосом.

– Тебе… Я тебя видел и восхищался тобой в Дубнах.

– Гм! – усмехнулась на это женщина.

Александр взял небольшой деревянный стул и сел против нее.

– Ты замужем?

– Али нет! – отвечала красавица, кидая на него лукавый взгляд.

– Где ж у тебя муж, в Питере?

– В Питере, чтоб бока повытерли! – отвечали за нее другие бабы и засмеялись.

Один из стоявших под полатями парней и как-то мрачно на все это смотревший подошел и зажег освещавшую лучину посветлее. Красавица Александра еще больше выглянула перед ним во всей своей красоте.

– О, ты дивно хороша! – воскликнул он, ероша свои курчавые волосы.

– Ну, вот что! Какой он! – говорила, смеясь та.

Иона Мокеич между тем ходил и угощал наливкой.

– Выпей, душенька, – говорил он, подходя к Александру.

Тот в сильном волнении и не видя сам, что делает, выпил стакан залпом, а потом другой.

– А, краля писаная! – воскликнул Иона Мокеич, увидав бабу-красавицу. – Ну, выпей!.. Белогрудая, белозубая, пей! – говорил он ей.