Валентин Свенцицкий - Избранное Страница 30

Но буду продолжать.

Там, на постели, после посещения Евлампия я впервые сознал себя проколотой гусеницей, там впервые понял, что за птица тогда в первый раз во мне шевельнулась, почему таким страхом тогда сжалось мое сердце. Я понял, кто из меня с мучительным любопытством посматривал на Николая Эдуардовича и кто с такой мукой и торжеством говорил Евлампию о грядущем Антихристе…

Да, я понял все. Была такая минута – нет, неуловимая часть времени, – когда вдруг вспыхнула во мне какая-то светлая точка и разом озарила все…

Разом исчезли стены, раздвинулся потолок и страх ворвался отовсюду, пополз со всех сторон, холодными иглами вонзаясь в мою душу.

О, это был не тот игрушечный страх смерти, который всю жизнь, как зайца, травил меня. Это был настоящий мировой страх.

Я не видал ничего. Но они, все они были здесь. Я не видал острых глаз, мокрых тянущих губ, но я знал их.

Я центр мира, и все медленно, до муки медленно, ползло и пронизывало меня.

Ужас и безумие сливалось в одно…

Я Царь! Я Бог!

Я не двигался; я ждал. Я еще ждал «призванья», окончательного, бесповоротного. Слово еще не было произнесено.

Я уже все знал и ждал…

Точно миллионы длинных, цепких рук, таких неотступных, таких мертвенно-бледных, тянутся ко мне.

И все я видел, и все принимал, как единый властелин вселенной…

Тысячи голосов шептали мне в уши… И страх рос от этого шепота. Хотя в нем не было ни слов, ни смысла…

Я себя увидал.

Маленьким-маленьким, еще в белой чистенькой рубашечке. Я все вспомнил. Точка светлая все озарила мне, и в один миг, быстрее вихря, быстрей сознанья человеческого, всю жизнь свою снова принял в себя.

Я шел в гимназию… Экзамены. Первый урок… Говели на страстной неделе… Заутреня… пихтой пахнет. Огни… Христос воскрес, Христос воскрес… Бабушка в гробу… Крымская ночь…

Все, все, чувства, мысли, каждое движение, каждое слово…

И так всю жизнь. И прошлое, и будущее. Один, только я один. Все знаю, все могу, все принял…

Растет, ширится. Шепот совсем близко, почти в голове… Руки длинные, холодные, все тянутся, почти хватают за горло.

Скоро, скоро. Я знаю, что скоро. Он близко.

Где-то далеко в тумане, как тени страшные и кривые, мелькнул ряд черных крестов…

Все кругом оживает, шевелится. Страшные тени бегут одна за другой.

Огонь свечи становится красен, как кровь…

Я слышу шаги… Еще!..

… Свершилось!..

В безумном ужасе, согнувшись, я бросаюсь в темный угол комнаты, прижимаюсь к холодной стене и, как сквозь сон, слышу свой нечеловеческий крик:

– Антихрист!.. Антихрист!..

Придя в себя, я с поразительной ясностью сознал, что у меня откуда-то явилась стройная и законченная «теория Антихриста». Откуда она взялась, было совершенно непонятно, так как я никогда не думал об этом вопросе отвлеченно.

Эту теорию необходимо передать здесь.

«Ты ли Царь Иудейский?» – спрашивал Пилат. «Заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий?» – спрашивал первосвященник. И эти два вопроса не могут оставаться без ответа. В этих двух вопросах жизнь или смерть.

Кто же был Христос? Царь, Сын Божий, искупивший мир, спасший его от зла, страдания и смерти, источник вечной жизни, восставший из гроба, грядущий судить живых и мертвых? Или и Его создал все тот же страх смерти, и Он не Сын Божий, а сын Смерти, не спасший, а обманувший мир, не воскресший, а сгнивший, не грядущий судить – долженствующий быть судимым грядущим Антихристом?

Для меня решен этот вопрос. Христос не Сын Божий. Христос не воскрес. Христос не победил смерть.

Все тот же безумный, нестерпимый, отвратительный страх смерти создал Христа. С того самого момента, когда не отдельного человека, а все человечество – там, в отдаленнейшей глубине истории, – охватил животный ужас перед грядущей смертью, зародилась в нем слабенькая, уродливая и до смешного наивная греза о том, что кто-то когда-то победит мир. Этот зародыш был очень живуч. Его не могли победить самые очевиднейшие доказательства смерти. И все умирали, и все передавали друг другу свою несбывшуюся надежду. И даже чем больше умирали люди, чем глубже в сознание человечества проникал весь ужас, вся неизбежность рано или поздно сгнить в земле и чем сильнее разгоралась жажда вечной жизни, тем мечта о грядущем победителе становилась упорнее и неотразимее. Он должен был прийти во что бы то ни стало. Без него вся культура, все хлопоты людские, все их радости, весь пыл их воображения – ничто. Смерть стоит поперек дороги. Неужели же никто не уберет ее? Ну конечно, уберет! Обязательно уберет: о нем даже известно, где он родится, где умрет, кто будут его родители. Если известны такие подробности, так уж, конечно, значит, это правда… И надежда, мечта, греза облекалась в плоть и кровь, переходила в веру. Народ, наиболее любивший жизнь, ибо научился ценить ее в рабстве, явился носителем этой веры. Отдельные люди, в которых страх смерти доходил до высочайшей точки, которые должны были во что бы то ни стало, чтобы жить, верить в Мессию и которые все-таки чувствовали, что вера ускользала от них, по преимуществу склонны были создавать все подробности его грядущей жизни, чтобы этими подробностями загипнотизировать себя, заставить поверить, что он на самом деле придет, и таким образом спасти себе жизнь. Так создались пророки.

Ожидаемый избавитель должен был обладать всеми совершенствами и явиться полной противоположностью смерти с ее страхом, безобразием и разрушением. Но что может быть более противоположно этому, как не любовь, красота и творчество? Чтобы бороться со смертью, он должен был обладать высочайшей любовью, божественной красотой и абсолютной истиной. Он должен был победить смерть. Но как можно победить смерть, самому не умирая? И он должен был умереть. И умереть не своей смертью, а смертью насильственной во цвете лет, чтобы ярче была выражена всепобеждающая власть смерти. Но как можно победить смерть, самому сгнивши в земле? И он должен был воскреснуть…

Все человечество до Христа жило этой верой в Грядущего. Мировая история до Христа есть прогресс во имя Христа. Ведь Он, этот грядущий Избавитель, должен был явиться олицетворением любви, красоты и истины. Как же было не стремиться к ним, как же было не провозгласить их своим идеалом. Это было необходимо сделать, чтобы возвыситься до Него, и тем ускорить, приблизить Его время. И действительно, человечество сознательно или бессознательно жило стремлением к этому идеалу, ожидая его воплощения. Христос – это высочайшая точка, это результат напряженнейших сил, веками направлявшихся в одну сторону. И Христос действительно пришел, родился, жил, действительно воплотил в Себе высшую человеческую любовь, красоту и истину.

Человечество, очевидно, должно было поверить и тому, что Он воскрес. Да и Сам Он мог ли не верить, что Ему предстоит воскреснуть? Разве Сам Он не чувствовал, что Его воскресение – последняя надежда мира, что или Он должен воскреснуть, или мир погиб.

Но Он не воскрес. Его воскресение – это ложь. Смерть победила Христа. Человечество не могло бы жить дальше, сознай оно это, – и оно вымучило в себе веру, истерическую, больную, с надрывом, в то, что Христос победил смерть.

Но и этого было мало. Разве воскресения одного Христа было достаточно, чтобы спасти все человечество от ужаса перед смертью? Если Христос мог воскреснуть, разве это значит, что воскреснут все?…

И вот из страха смерти и мечты о Христе создается факт Его воскресения, и из факта воскресения измученное человечество создает грезу о всеобщем воскресении. А чтобы смерть, по-прежнему истребляющая всех как до Христа, так и после Него, не смущала слабых душ, новое усыпляющее средство создает человечество, новую мечту, что смерть – это последний враг, которого победит Христос.

Создается пророчество: «Последний враг истребится – Смерть».

Но Смерть, победившая Христа, медленно берет свои права; медленно, но неуклонно разрушает она иллюзию воскресения. Смерть – чудовищный факт, но из этого не следует, что его нужно выбросить вон, придумывая различные сказки. Нужно уметь прямо в глаза смотреть правде.

И вся история человечества после Христа есть медленное подготовление к окончательному обнаружению лжи воскресения Христа. И точно так же, как прежде человечество жаждало победителя, верило в его пришествие, – теперь оно жаждет другого, кто бы обнаружил обман и восстановил истинное значение смерти. Сознательно или бессознательно человечество до Христа стремилось с величайшим напряжением к тому, кто бы явился носителем, воплощением в лице человеческом любви, красоты и истины, – стремилось и достигло. Христос пришел. Точно так же теперь, сознательно или бессознательно, после Христа, с тем же напряжением человечество ждет того, кто бы явился носителем, воплощением в лице человеческом страха, безобразия и разрушения. И оно должно достигнуть своего. Должен явиться Антихрист.