Совдетство 2. Пионерская ночь - Юрий Михайлович Поляков Страница 30

Жданов», быстро повернув, вышел, как в песне, из-за острова на стрежень, и теперь, стремительно увеличиваясь в размерах, несся прямо на нас. Отец и Жоржик вдвоем изо всех сил налегали на весла, которые, казалось, чуть прогибались от напора. Когда они вздымались над поверхностью, с лопастей летели косые струи, а когда уходили в толщу, было видно, как вода в глубине вскипает под их напором. Лодка, приподняв нос, летела вперед, как бригантина.

«Эх, еще бы белый парус!» – подумал я, посмотрев сначала на Селищи, потом на холм с белой вершиной, и сообразил, что мы почти уже на середине реки.

Вот белый буй, вблизи оказавшийся выше меня, а ведь с берега он выглядит словно покупной пластмассовый поплавок. Теплоход неумолимо приближался, он стал похож на торец белой многоэтажки, вырастающей из воды на наших глазах. Уже можно было различить людей за голубым стеклом капитанской рубки. С нижней палубы нам кричали, размахивая руками, матросы. Золотая звезда, распластанная на носу корабля, угрожающе увеличивалась, споря по яркости с солнцем. Белые якоря, еще пять минут назад казавшиеся не больше женских сережек в ушах, стали огромными. Отчетливо слышалось мерное и тяжелое уханье работающих винтов.

– Твою же мать! – выругался Тимофеич.

– Только без паники! – посиневшими губами попросил Жоржик.

И они, со страхом косясь на трехъярусную надвигающуюся громадину, гребли уже из последних сил, подаваясь стремительно вперед и до отказа откидываясь назад, как заведенные. Я перестал вычерпывать воду и, свесившись за борт, тоже стал помогать им – греб черпаком.

– Юрка, не свались!

Сначала над нами рявкнуло несколько отрывистых гудков, настолько громких, что, казалось, лодку звуком вдавило в воду. Затем на нас навалилось еще три рева – два длинных и один короткий.

– Проскочим! – крикнул отец жутким голосом.

– Стоп! Они нас справа обходят. – Жоржик повис на весле, тормозя, но Тимофеич продолжал грести, и лодка развернулась носом к теплоходу. Я уже видел ржавые потеки под якорями и слышал испуганную ругань матросов на нижней палубе. Они снимали с бортов спасательные круги. Вверху толпились испуганные пассажиры, разбуженные, очевидно, гудками. Какая-то женщина завизжала от ужаса.

– Эй, на лодке! – прямо с неба обрушился на нас хриплый от ярости бас. – Немедленно прекратить движения! Жить надоело, вашу… – и гневный голос оглушительно повторил то же самое, что кричали на палубе злые матросы.

Неприличные слова громом прокатились по-над всей Волгой-матушкой… Тут, сообразив, отец тоже стал тормозить веслом, и лодка почти остановилась, а буквально через мгновенье мимо нас пронеслась, обдав водяной пылью, высоченная белая стена, испещренная круглыми иллюминаторами. Она закрыла солнце – сразу стало жутко, мрачно и холодно. На меня пахнуло подгоревшей пшенкой, а лицо забрызгало водой, выливавшейся из отверстий в борту. Потом нас так мотнуло на волнах, что лодка едва не перевернулось. Но уже через миг стена, промчавшись, исчезла. С полукруглой, стремительно удалявшейся кормы здоровяк в тельняшке погрозил нам кулаком, а потом еще покрутил пальцем у виска.

– Да пошел ты… – виновато огрызнулся Тимофеич.

«Андрей Жданов» исчез так же быстро, как и налетел, пока мы приходили в себя от пережитого, он уже стал размером с белый бакен.

– Слава тебе, Господи!

Дед и отец, бросив весла, закурили дрожащими руками. А вдали тарахтел, причаливая к понтону, утренний кашинский катер. Кое-как мы догребли до берега, наполовину вытащили лодку из воды, чтобы не унесло волнами, даже на всякий случай обмотали цепь вокруг прибрежного куста: все-таки чужое имущество. Оба гребца сердито молчали, и только один раз дед Жоржик бросил:

– Проскочим… Эх, ты… Не понимаешь гудков – не командуй под руку!

Самолюбивый Тимофеич, который терпеть не может никакой критики, на этот раз промолчал, придирчиво осматривая донку, словно за время плаванья могли разогнуться крючки или сорваться грузило.

К моему удивлению, «тот берег» ничем не отличался от нашего, разве что перламутровых осколков в песке побольше, да мусора поменьше. До озера, о котором грезили взрослые, надо было пройти метров триста через молодой лесок. Под сосенками росли маслята, но я, предвкушая небывалую рыбалку, даже не стал нагибаться.

– Эвона – гадючка! – Дед показал на мелькнувшую и пропавшую в траве черную извилину, сужающуюся к концу.

После этого предупреждения я стал с опаской смотреть под ноги.

Однако с тех пор, как Жоржик был здесь в последний раз, озеро высохло, уменьшившись втрое. Чтобы достичь воды, пришлось пробирался сквозь полусухой камыш и осоку. Выбирая место, откуда можно порыбачить, дед в сердцах бранил какой-то гидроузел, мол, воды, гады, людям пожалели. Я представил себе огромный красный вентиль, с помощью которого неведомые жмоты перекрывают целую Волгу, как у нас в общежитии водопроводчик Лебедев, если где-то прорвет трубу, прибежав по вызову, «вырубает систему». Вот дела! Целую Волгу можно перекрыть! Расскажу в школе географичке – не поверит!

Наконец нашли место, утоптанное другими рыбаками. От них остались поржавевшие консервные банки из-под наживки, несколько пустых водочных бутылок и обрывки фольги от плавленых сырков «Дружба».

Старшие забросили донки, а я – удочку. Полчаса смотрел на поплавок, неподвижный, как ртуть в градуснике, когда температуры нет, а в школу идти совсем не хочется. Дед и Тимофеич тоже с тоской глядели на беззвучные колокольчики. Отец даже проверил, не отвалился ли внутри язычок.

Я воткнул лещину в мягкий ил и побежал на холм.

– Куда? – вдогонку спросил Жоржик.

– По-большому…

– Смотри, чтобы змея в попу не клюнула!

Пригорок оказался грудой битого кирпича и щебня, поросшей молодыми березками, лиловым иван-чаем и желтой пижмой. Заметив шевеление в траве, я похолодел от ужаса, но это оказалась всего-то ящерка, шмыгнувшая между стеблями. Над холмом в солнечном мареве кружили большие стрекозы, бабочки-лимонницы и капустницы. Иногда, сверкая, как изумруд, в воздухе тяжко жужжал, бороздя воздух, бронзовик. В другое время я бы погнался за ним и сбил на лету картузом, но у меня сегодня были дела поважнее!

На берегу я подобрал коряжину, до белесой глади обкатанную водой, и долго ковырялся в щебенке, меняя место, но никаких монет не нашел, а только большой ржавый гвоздь с квадратной шляпкой. Я бросил его в воду, как чертов палец, но он упал плашмя. Невезучий день! Я вернулся к озерцу.

– Запор, что ли? – раздраженно спросил Тимофеич.

– Угу.

Мой поплавок стоял все так же неподвижно. Проверил червяка – целехонек. Тимофеич с Жоржиком изнывали от тоски: клева не было никакого. Один раз у отца взвился колокольчик да так, словно взяла метровая щука, он вскочил, потащил, лихорадочно перебирая леску и повторяя радостно: «Тяжело идет!» Но вытянул из воды окунька размером с ерша: просто ко второму крючку прицепился целый моток тины. Малявка возмущенно разевала рот, топорщила жабры и щетинила перепончатыми шипами спинной плавник.

– Тьфу ты, черт мелкий, – озлился Тимофеич и швырнул коротышку назад в озеро. – Сматываемся?

– Пора, –