Раннее, раннее утро - Павел Вежинов Страница 30

— Послушай, тебе не следовало бы злоупотреблять маслом и яйцами, — сказал я равнодушным тоном. — Возраст уже не тот.

Я знал, что всякий намек на возраст выводит его из себя.

— Почему? — сухо спросил он.

— Сплошной холестерин!.. Засоришь мозги!

— Выдумки врачей, — уверенно отпарировал он.

— Вот именно! — поддакнула Цана у него за спиной.

Но отец даже не взглянул на нее. Он никогда не удостаивает ее взглядом. И чтобы подтвердить свои слова, энергично навалился на бутерброд. Пережевывая кусок, он как будто успел что-то обдумать и добавил таким же уверенным тоном:

— По-моему, не цивилизация создала масло… Наоборот — масло создало цивилизацию.

Я с удивлением посмотрел на него — у него не было склонности к обобщениям.

— Ты думаешь?

— А как же?.. Где, по-твоему, родились самые великие умы? Например, Гете?.. Или Шекспир!.. В странах, где без сливочного масла не садятся за стол!

— Во всяком случае, ни в Дании, ни в Швейцарии пока что не родился ни один, — возразил я.

— Вряд ли!.. — усомнился он.

— Припомни и сразу согласишься.

Он снова замолчал. Конечно, откуда было ему припоминать!

— Послушай, папа, ты не дашь мне сегодня на вечер машину? — спросил я, когда мы вышли в прихожую.

— Зачем тебе?

— Прокатимся с приятелями в «Копыто».

В это время он надевал плащ, и мне не было видно его лица. Но когда он обернулся, оно не предвещало ничего доброго.

— Напьетесь там и свалишь ее в пропасть! — сердито пробурчал он.

Ответ был вполне в его духе — он даже не подумал, что вместе с машиной свалимся и мы.

— Я не буду пить.

— Кто тебя знает, — нахмурился он.

— Обещаю тебе, что не буду пить…

— Я отлично знаю, чего стоят обещания теперешней молодежи! — резко возразил он.

— Я говорю не о теперешней молодежи, а о себе, — ответил я. — Неужели я не твой сын?

До чего хорошо изучил я этого человека, который считает себя неразрешимой загадкой и на этом строит все свои расчеты! Он призадумался, но выражение лица его смягчилось. Как бы там ни было, но свое он никогда не признает плохим.

— Слушай, мой мальчик, дело в том, что сегодня вечером она мне самому нужна, — миролюбиво сказал он. — Мне надо съездить за город с иностранцами…

— Если по службе, почему тебе не взять служебную машину?

— А ты не учи меня, что делать! — строго отрезал он. — Завтра дам тебе машину.

— Хорошо, — уныло ответил я.

Вечно это окаянное «завтра»… Завтра — это уже не сегодня, — таков наш девиз. Правда, его придумал Страхил, которого мы потом выперли из компании, но девиз остался.

— А что там хорошего, в этом «Копыте»? — спросил отец.

— Ничего особенного… Играет польский оркестр. И, кроме бара, это единственное место, где танцуют твист.

— Экая важность! — презрительно бросил отец.

Он бережно надел шляпу и подошел к зеркалу. В его взгляде промелькнуло человеческое выражение. То, что он увидел в зеркале, вероятно, вполне удовлетворило его. Легко повернувшись на каблуке, он, не сказав больше ни слова, вышел.

Я тяжело вздохнул и пошел к нему в кабинет. Это немного старомодный, но добротный и красивый кабинет палисандрового дерева, обставленный еще, наверное, до войны, когда отец был кем-то вроде курьера адвокатской конторы. Книжный шкаф, доходящий до самого потолка, уставлен журналами и книгами по его специальности. В последнее время он снова стал понемногу читать, но вряд ли это пойдет ему на пользу. Да и сам он, видимо, не слишком верит в оружие, которым другие владеют так умело, потому что бо́льшая часть книг разрезана лишь на первых страницах. Справа от шкафа висит чудесная старая картина Данаила Дечева. Когда-то они были друзьями, хоть мне и неясно, что у них могло быть общего. Я сел в мягкое кресло за письменным столом и удобно развалился. Что влечет меня в его кабинет, почему я сажусь в его кресло, за его стол? Почему роюсь в ящиках стола? Надо бы это проанализировать. Нет, лучше не надо — это как-то свяжет меня с ним. Ясно — раз так, значит, надо разобраться. Но по утрам мысль у меня работает вяло, и сейчас мне было не до анализа.

В левых ящиках не было ничего интересного. Но в среднем я нашел запасной ключ к машине и весьма изящную эмалированную дамскую зажигалку. Наверное, подарок вчерашних иностранцев. Утром он в кабинет не заглядывал. А вечером был здорово пьян и теперь может подумать, что зажигалку где-то обронил. Я попридержу ее несколько дней и, если он не хватится, подарю Бистре. Вместе с ключом я сунул зажигалку в карман. Правые ящики заперты — там он хранит свои самые секретные вещи. Замки, правда, ерундовые. Будь Страхил с нами, он открыл бы их за полминуты. Но зато потом растрепал бы об этом по всему городу.

Телефон прозвонил так внезапно и резко, что я вздрогнул. Я взял трубку.

— Слушаю.

— Это ты, Евгений? — прозвучал слегка приглушенный, но ясный и мелодичный голос.

— Да, это я, мама…

Голос звучит тысячами крохотных, как колибри, колокольчиков.

— Отец дома?

— Ушел на работу.

— Пожалуй, так даже лучше, — ответила она, чуть подумав. — А ты сейчас свободен?

— Свободен, мама…

— Тогда приезжай, пожалуйста, ко мне…

— Почему ты не в институте? — с тревогой спросил я. — Ты не больна?

— Нет, нет… У меня отпуск…

— Хорошо, сейчас приеду, — ответил я.

Я положил трубку и глубоко вздохнул. Немного погодя, склонившись, чтобы дать ей поцеловать себя в щеку, я увидел ее блестящие, спокойные и нежные глаза. Исчезло воспоминание о колокольчиках; не осталось ничего, кроме смутной боли, которую я испытываю лишь в этом доме. И поэтому, как ни люблю я мать, я к ней не хожу. Это чувство живет во мне с той поры, когда она ушла от нас — теперь оно утихло, но затаилось, такое же страшное, как мысль о смерти. Ей этого никогда не понять, быть может, потому, что она не одинока и живет не для себя. И сейчас на ее лице лишь чудесное спокойствие и нежность, — конечно, она меня любит, но не понимает, иначе от ее спокойствия не осталось бы и следа.

Я оглянулся и сел на ближайший стул.

— Нет, не сюда, — сказала она.

— Почему, мама?

— Здесь тебе будет удобнее.

— Хорошо, — сказал я и перебрался на кресло.

Стоя спиной ко мне, она легким движением отодвинула стекло серванта.

— Хочешь рюмочку вишневки?

— Да, хотя… не найдется ли коньячку?

— Хорошо, — сказала она.

От коньяка,