Обманщик - Исаак Башевис-Зингер Страница 30

– А как насчет моих писем? Знаешь, как это называют в Америке? Шантаж.

– Какие письма? Твои письма я давным-давно сжег.

– Что-то не верится. Такие, как ты, на все способны.

– Что проку мне от твоих писем? Ты столько лет была моей женой, так чем письма могли бы тебе навредить? Прости, Минна, но ты рассуждаешь как идиотка.

– Возможно, возможно. Но после всего, что я пережила, мне страшно. Обжегшись на молоке, дуешь на воду. Да, кстати! При давешней встрече мы уговорились держать ее в секрете. Как же вышло, что ты сказал ему о ней?

– Я не говорил. Он спросил, знаешь ли ты, что я здесь, и я сказал, что нет. Сказал, что только что приехал.

– Наверно, он узнал от кого-то другого. Он уже так распалился, что волей-неволей мне пришлось сказать, что мы встречались. Но только из-за этого он не мог настолько рассвирепеть. У него явно возникли какие-то подозрения. Может, думает, что мы опять сошлись…

– А что я могу с этим поделать? Всяк может подозревать что угодно.

Секунду-другую оба молчали. Потом Крымский воскликнул:

– Минна, у меня большая неприятность. Если я сей же час не найду несколько сотен долларов, меня вышвырнут на улицу.

Минна ответила не сразу:

– Чего ты хочешь от меня?

– Ты должна мне помочь!

8

На фабрике, где работала Броня, дверей не было. Когда лифт останавливался, сразу было видно всю фабрику. Лифт остановился, и Броня увидела Морриса Калишера.

«Это Моррис, или мне мерещится? – спросила она себя. – Он идет сюда?»

Моррис шагнул вперед и очутился на фабрике, среди работниц и станков. Броня смутилась из-за своей одежды, из-за ниток в волосах, из-за фабричных запахов. «Может, у него для меня вести из Варшавы?» – внезапно подумала она.

Навстречу Моррису вышел мастер, но Моррис обратился прямо к Броне, громовым голосом:

– Броня, мне надо поговорить с вами! По очень важному делу!

Работницы захихикали, а мастер сказал:

– Тут фабрика. Вы не можете нарушать здешний порядок!

– Идемте со мной! Вам фабрика не нужна! – крикнул Моррис Калишер Броне. – Вам здесь не место!

– Вы не можете уйти посреди смены, – предупредил Броню мастер. – Если уйдете, мы не заплатим вам за эту неделю…

– Я ей заплачу! – крикнул Моррис. – Пропади пропадом ваши заработки! От здешней жары задохнуться можно!

Броня отложила работу, сняла фартук. Что-то сказала мастеру, вроде как просительным тоном. Остальные работницы буквально корчились от смеха. Опять подъехал лифт, Моррис вошел в кабину. Велел лифтеру подождать, кивнув на Броню, которая пошла за сумкой. Скоро она вернулась.

Мастер что-то крикнул ей вслед и даже погрозил кулаком.

– Что случилось? – спросила Броня. – Что-то с Герцем, не дай бог?

– Не бойтесь. У него все в порядке. Ничего с ним не случилось.

– Тогда что?

– Я не могу говорить здесь. Пойдемте куда-нибудь. Может, поблизости есть парк или еще что. Идемте в кафетерий.

– За ваш счет. Я осталась без работы.

– Не беспокойтесь. Эта работа не для вас. Я найду вам место.

– Ладно, ладно, странный какой-то день…

Они вышли на улицу.

Кафетерий был через дорогу. Моррис взял два чека, машина дважды звякнула, когда он вытягивал их из автомата. Подошел к стойке, получил два стакана чая с лимоном. Броня тем временем села за столик и, глядя в карманное зеркальце, привела в порядок прическу. Заметив на носу пятнышко краски, сковырнула его кончиком ногтя.

Двое мужчин за соседним столиком, изучавшие в газете результаты скачек и карандашом делавшие пометки на листке бумаги, посмотрели на Броню. Один даже кивнул ей.

«Кажется, я пока не уродина», – подумала Броня, но удовлетворения не почувствовала. С тех пор как началась война и дети остались в Варшаве под немцами, все остальное не имело для нее значения. Мысли о детях как бы заблокировали все прочее. Даже тот факт, что Моррис Калишер увел ее из цеха посреди смены, оставил ее равнодушной. Она смотрела, как Моррис со стаканом чая в каждой руке идет к столику, загребая короткими ногами в непомерно больших ботинках. Старомодные часы с цепочкой болтались поверх жилета.

«Что ему понадобилось? – думала Броня. – Наверняка ведь что-то произошло».

Моррис осторожно поставил стаканы на стол. Ведь в правой руке он держал между пальцами сигару. Чуточку пепла упало на ломтик лимона. Его мужская неловкость тронула Броню. Он напомнил ей отца.

– Может быть, хотите чего-нибудь еще? – спросил он. – Кусочек торта или булочку? Я не ем в кафетериях, но вам-то незачем беспокоиться о кашруте[24].

– Нет, спасибо. Давно ли я завтракала, а?

– У меня для вас плохая новость, но, возможно, она обернется во благо, – сказал Моррис Калишер, опуская в стакан чайный пакетик. – Не пугайтесь, ничего страшного, слава богу. Я просто хочу сказать вам, что ваш муж спит с моей женой. Он ее любовник, вот и все. Ваш муж – бабник, и это не новость. Но что он затеет роман с моей женой, вот этого я – его старый друг, лучший друг, как он говорит, – никак не ожидал. Я думал, даже у авантюристов и обманщиков есть некий кодекс чести. Вор не станет красть у родного брата, в конце-то концов. Но Герц такие вещи в расчет не принимает. Не буду говорить, сколько я для него сделал и как не раз буквально спасал его. Все это пустяки. На свой лад Герц Минскер – великий человек, а великим людям не до нас, людей маленьких. Мы для них словно муравьи. И пусть даже сам он ничего не стоит – отцом его был великий человек. Ну а Герц, конечно, достиг большой учености. И как он мог пойти на такое – загадка. Что им двигало? Разве мало у него женщин? Напоминает историю из Писаний, историю о богаче, который отобрал у бедняка единственную овцу. Я подумал, вам тоже надо знать об этом. В конце концов, вы принесли ради него огромную жертву. Да и вообще, должны знать, как он себя ведет. Можно сказать, мы с вами в одной лодке.

И Моррис умолк. Взял сахарницу, насыпал в свой стакан сахару. Снова раскурил сигару. Глубоко вдохнул дым, потом положил сигару на край пепельницы.

Броня почему-то едва не рассмеялась. Глаза увлажнились. Нахлынуло глубокое безразличие, озадачившее даже ее саму.

«Я что же, больше не люблю его?» – подумала она.

На самом деле она давно подозревала, что у Герца роман с Минной – с поэтессой, как та себя называла.