Яркие пятна солнца - Юрий Сергеевич Аракчеев Страница 30

Мое путешествие началось.

Встреча с Окой

Воспоминания детства живут вместе с нами и возникают вдруг в памяти, когда встречается нечто похожее в жизни, нечто напоминающее. Прошлое не умирает, и хотя в суете мы часто забываем о нем, все равно нам от него не уйти.

Выехав, вырвавшись из города Серпухова, я покатил по шоссе, по обеим сторонам которого начались сосны, взрослые и стройные – светлой колоннадой, или, наоборот, маленькие, коренастые – непроглядной чащей. Налетел аромат хвои, не одуряющий, как в густом распаренном хвойном лесу, а едва заметный, ненавязчивый, легкий. Что-то уже просыпалось во мне.

Я остановился, сошел с велосипеда, перебрался через кювет, сел на траву в тени юной кудлатой сосенки, которая присоседилась к большой и стройной.

Стояла нереальная тишина. Ослепительное солнечное безветрие, колоннада стволов, пустынное почему-то шоссе.

Прошествовали безмолвно и скрылись в колоннаде две женщины и маленькая девочка с корзинкой, не спеша, не обращая внимания на меня.

Все так же безотказно сияло солнце, не было ни малейшего ветерка, но в тени сосенки, в легком ее аромате не ощущалось особой жары.

Совсем близко пролетела, как ни в чем не бывало, большая желтая бабочка – махаон…

Впереди было двадцать дней путешествия по неизведанному маршруту, шоссейными дорогами и проселочными, в одиночестве, без всякой страховки, на стареньком дорожном велосипеде «Прогресс». Впереди было неведомое.

Но не верилось ни в какие напасти. Я посмотрел на часы: половина пятого. А из Москвы выехал в двенадцать. Пяти часов не прошло! Но если бы даже сейчас, если бы даже сию вот минуту оказаться мне дома, то и тогда эти пять часов сегодняшней жизни вспоминались бы долго, и особенно запомнился бы этот вот миг – возвращение в детство.

Ну конечно же Ногинск, подмосковный город. Мальчиком жил я в Ногинске у тети, там были такие же вот сосны и сосенки, даже шоссе, похожее на это, такой же аромат и солнце. Мы играли в разведчиков, в разбойников, в принцев и королей, я собирал бабочек и жуков, и не было ничего более важного тогда, чем найти «герб», спрятанный чужим «королевством», или поймать махаона, или отыскать где-нибудь около пня рогатого жука-оленя… Махаонов теперь под Москвой почти нет, рогатых жуков тем более. Откуда взялась большая желтая бабочка?… И мне показалось, что не только в Ногинске, но именно здесь, на этом вот самом месте – на пятнадцатом километре шоссе Серпухов – Таруса, – я уже когда-то бывал. Словно жизнь моя прошла таинственный цикл, и вот вернулся, вернулся я наконец сюда, откуда когда-то так счастливо начиналось.

Отдохнув под сосной, я вновь покатил по шоссе, и теперь по сторонам встречались поля и деревья, которые опять словно старались напомнить мне что-то, опять что-то будили. Я оглядывался по сторонам в растерянности и даже какой-то неловкости – словно стыдно стало за то, что забыл, не навещал, – неблагодарно как-то.

Нельзя не навещать родных – грех, потому что все равно приходит время, когда становятся они тебе нужны, но тогда бывает, ты им уже чужой, и неожиданно оказываешься еще более одиноким. В юности – после Ногинска, когда мать уже умерла, а отец погиб, – я часто ездил на охоту или на рыбную ловлю или просто побродить по лесу. И на какой-нибудь затерянной лесной поляне мне вдруг казалось, что именно в этих деревьях, в этом вот самом воздухе, в этих теплых лучах жив дух моих родителей, заботящийся обо мне, оберегающий. Это были справедливые отец и мать, они зря не ругали меня и прощали и требовали лишь одного – уважения. И если у дерева росли ветви и листья, то я знал, что это то же, что мои руки и волосы, а птицы, зверьки и рыбы лишены были коварства и на добро отвечали добром.

Еще не доезжая Тарусы – дорога, судя по карте, приближалась к Оке, – на одном из поворотов я увидел ее, эту большую реку, – внизу, в красивых белых берегах. Легкий спуск, дощатый мостик, кусты у ручья, ветлы. Поворот, разбитое шоссе, объезд, лужицы воды в колеях. Слева внизу – Ока, широкая панорама.

Не снижая скорости, я почему-то мчался дальше, увозя с собой эту освещенную солнцем ширь, боясь поверить, сдерживаясь, чтобы не остановиться и не вернуться.

Встретив дорогу, которая шла налево, в сторону реки, я свернул.

Сначала было паровое, недавно вспаханное поле, затем лесок и снижение. Я въехал в березовую рощицу, слез со своего верного друга, повел его рядом, держа за руль. Он ехал послушно и плавно, только нагруженный багажник слегка поскрипывал. Я был как в зеленом аквариуме, солнце мелькало сквозь листья, высокая непримятая трава послушно раздвигалась, сзади оставался едва заметный след.

Высоко подняв узкую голову с яркими оранжевыми пятнами на затылке, прополз – как проплыл – в девственной траве черный уж. Над травой видна была только голова и часть туловища, похожая на узкий и хищный торпедный катер, с шипением рассекающий зеленую воду. Я подошел ближе, но, увеличив скорость, «катер» уклонился от встречи.

За деревьями был обрыв, а под обрывом – Ока.

Самое детство мое – еще до Ногинска, еще когда живы были мать и отец, – вернее, даже не детство, а одно лишь лето давней, таинственной той поры прошло в Озерах, городке на Оке, и, может быть, именно поэтому, увидев перед собой эту реку, я опять почувствовал себя вне времени.

Спокойно лежала она внизу, под теплыми лучами солнца, ярко белели обнаженные песчаные берега, слева был изгиб и справа изгиб, а вода была гладкая, почти неподвижная, не было ветра. И было в этой спокойной и доброй красоте реки что-то женское.

Пришлось довольно долго идти по берегу прежде, чем нашелся более или менее сносный спуск.

А спустившись к ней, окунувшись в ее конечно же теплую воду, я уж и вовсе чуть не расплакался от жалости к себе и от стыда. Наконец-то почувствовал я опять полузабытую ласку, и стыдно было за столь долгое отсутствие, и уж теперь я как-то совсем был уверен, что все это когда-то бывало – такое вот мое купание в этой реке – и с тех пор ничего, ну ровным счетом ничего здесь не изменилось. Даже этот сероватый песок и хрустящие под ногами ракушки, даже чахлые кустики на обнажившихся,