Всеволод Крестовский - Деды Страница 31

– Преступник устава воинской формы.

– Ах, бог мой!.. И что такое вся эта ваша воинская форма?! Ну и за что?… За что же?…

– Дитя мое, оставь, ты сего не понимаешь, – ласково и кротко успокаивал граф свою дочку. – Когда-нибудь, как император будет в особливо добром духе, я приступлю к нему, но ныне, когда он гневен – о, ты не знаешь, что такое гнев его! – ныне это решительно невозможно.

– Невозможно?… Ты говоришь "невозможно"?… Ну, так я сама пойду к нему! – порывисто и решительно вспрянула девушка. – Сама буду просить, кинусь в ноги, стану молить его, плакать… Я не допущу, чтобы человек погибал по моей вине… Я, я одна тут виновата! И он поймет же это, он тронется мною! А коли нет, то я скажу ему, что он тиран и деспот! Пусть и меня тогда заточат, для того что все ж таки я тут более всех виновата!

И с рыданием, наконец-то прорвавшимся наружу, вся заливаясь слезами, девушка упала на руки отца.

Долго ухаживал около нее граф и долго не мог ее успокоить. Он инстинктивно понял, что не одно лишь простое участие к знакомому человеку сказалось теперь в сердце девушки столь сильным и решительным порывом, что тут, кажись, кроется нечто иное, более глубокое…

Поэтому не хотелось ему делать кого-либо из домашних людей свидетелями ее слез и волнения, из чего потом могли бы, пожалуй, пойти разные преждевременные толки, предположения и заключения. Он сам, как мог и умел, успокаивал и утешал свою Лизу, как вдруг растворилась дверь, и послышались чьи-то быстрые мужские шаги…

Граф обернулся и даже вскрикнул от нечаянного изумления.

Весь сияя радостью и восторгом, к ним шел Черепов.

– Возможно ли?! – вскричал Харитонов, простирая к нему объятия и ясно слыша, как позади раздалось вдруг радостное восклицание дочери.

– Поздравляйте!.. Поздравляйте меня! – задыхаясь от сильного волнения и быстрого взбега на лестницу, говорил Черепов.

– Спасен!.. Слава тебе, Господи! – крестясь, промолвили в одно время и граф, и Лиза.

– Мало того что спасен! С монаршею милостью поздравляйте! – восторженно говорил гвардеец. – С необычайною милостью! Я произведен в подполковники!

– Ну, полно, друг! – замахал на него рукой Харитонов. – С ума ты, что ли, спятил от радости!

– Ей-ей же, в подполковники! – побожился Черепов. – И даже так, что сам себе не верю, наяву ли то или во сне мне снится.

– Но как же это? Какими промыслами?

– Да так, что в течение единого часа разжалован в рядовые и из рядовых последовательным порядком произведен чрез все чины до подполковника включительно!

– Не верю!.. Воля твоя, не верю! Садись и рассказывай, если ты, сударь, и впрямь с ума не спятил.

И Черепов рассказал все, за исключением лишь той части своего разговора с государем, предметом которой была графиня Елизавета и его чувство к ней. Невольное смущение перед любимой девушкой и известного рода деликатность воздержали его от повествования об этой части.

Лиза слушала в нетерпеливом волнении и все время не сводила с него глаз, и чем далее шел его рассказ, тем все более и более выражение изумления и радостного восторга разливалось по ее красивому лицу.

– Господи! Спаси его, этого рыцарского, великодушного государя! Награди его за это! – воскликнула она в восхищении, когда Черепов закончил.

– Да, сударь, а все заветный червонец помог, из коего вы в черный день сделали столь достойное употребление! – весело заключил граф Харитонов-Трофимьев.

XV. Коронация императора Павла

Еще с января месяца 1798 года стали делать приготовления к коронации. Двор собирался в Москву. Отряды гвардейских войск выступили туда же отдельными эшелонами. Вся придворная свита разделена была на несколько групп, из которых каждая должна была отправиться в первопрестольную столицу по особому расписанию. Еще ранее этого времени император купил у графа Безбородки его обширный и великолепный дом, против Головинского сада, и назвал его Слободским дворцом[263]. К этому дому приказано было пристроить по бокам две большие деревянные залы и домовую церковь. Свита великих князей, приехавшая в Москву ранее большого двора, разместилась против Слободского дворца, в здании Старого Сената, где была назначена квартира и великим князьям.

Сам император, прибывший с супругой после всех в сопровождении нескольких из приближенных лиц, остановился, по принятому обыкновению, в Петровском дворце.

Вскоре назначен был день торжественного вшествия в древнюю столицу. На протяжении всего пути от Петровского до Слободского дворца расставлены были полки гвардии и армии: пехота, конница и артиллерия. К участию в церемонии наряжены были камергеры и камер-юнкеры, а так как день был холодный, то им приказано надеть супперроки, то есть род широких кафтанов из пунцового бархата. Один из военных участников этого парадного въезда[264] замечает, что «ничего не было смешнее, как видеть этих придворных (привыкших ходить по паркету в тонких башмаках и шелковых чулках) верхом бог знает на каких лошадях, и на тех не умеющих держаться и ими управлять: многих лошади завозили куда хотели, и оттого эти царедворцы потеряли свои ряды и наделали большую конфузию». Между ними в особенности была замечательна фигура графа Хвостова, бывшего тогда камергером[265]. Но в особенности странное впечатление на москвичей делали новые военные и гражданские мундиры участников церемонии, казавшиеся им с непривычки, после екатерининской роскоши, карикатурными. Все эти чиновники, военные и статские, следовали по два в ряд, младшие впереди, что составляло «предлинную линию в виде протянутой веревки», как замечает участник[266]. После этих придворных ехал верхом император, один, и несколько позади него – два великих князя: Александр и Константин.

В Кремле государь остановился на несколько минут для того только, чтобы приложиться к святым мощам и иконам, после чего, сев опять на лошадь, продолжал шествие свое до Слободского дворца. Уже начинало смеркаться, когда прибыл он к этому дворцу, и здесь, остановясь перед крыльцом, пропустил мимо себя церемониальным маршем все войска, участвовавшие в параде. Несчастные камергеры и гражданские чины должны были все это время оставаться верхом и до такой степени замерзли, что некоторых из них принуждены были снимать с седел почти в бесчувственном состоянии.

День своего коронования назначил император на 5 апреля, в самое Светлое Христово воскресенье.

На Страстной неделе вся императорская фамилия говела и в Великий четверг приобщалась Святых Тайн (кроме императора) в церкви Спаса за золотой решеткой. Обедня совершаема была митрополитом Платоном. Императрица Мария Федоровна, в полном блеске и цвете лет, великие княгини Елизавета Алексеевна и Анна Федоровна, великие княжны Александра, Елена, Мария и Екатерина Павловны, все одетые в белые платья, поражали взоры своей красотой и скромным величием. Митрополит Платон сумел выразить впечатление, производимое ими в ту минуту, как они предстояли пред алтарем в ожидании святого причащения. Когда торжественно растворились Царские врата, то, прежде нежели дьякон вынес сосуд с дарами, Платон вышел из алтаря и, как будто пораженный блеском августейших красавиц, отступил назад, а потом, обратясь к императору, сказал:

– Всемилостивейший государь! Воззри на вертоград[267] сей! – И повел рукой, показывая на предстоявших.

У императора приметны были на глазах слезы.

Священный обряд коронования происходил, как обыкновенно, в Успенском соборе. Зрелище было исполнено величия в ту минуту, когда государь, самолично возложивший на себя императорскую корону, подал знак своей супруге приблизиться и короновал императрицу, преклонившую пред ним колена. Но замечательнее всего в этом обряде был момент, когда при возглашении "со страхом Божиим и верою приступите" Павел I вошел в алтарь через Царские врата, взял с престола чашу и как глава церкви сам причастился Святых Тайн. Это зрелище представлялось для присутствовавших особенно редким, потому что с самого 1728 года в России не было коронования государя. Причастясь в алтаре, император в короне и порфире[268] снова взошел на возвышенное тронное место и с высоты его сам прочитал во всеуслышание составленный им «Фамильный акт о порядке престолонаследия»[269] и повелел акт сей на вечные времена хранить в алтаре Успенского собора, в нарочно устроенном для того серебряном ковчеге[270].

Из Успенского собора коронованная чета в царских облачениях прошествовала под золотисто-глазетовыми балдахинами вокруг деревянного Кремля в древний дворец российских государей; гром пушек, колокольный звон с Ивана Великого и со всех сорока сороков колоколен Москвы, звуки военной музыки и несмолкаемый гул восклицаний войска и бесчисленного народа сопровождали это торжественное шествие. Император милостиво и приветливо кланялся своему народу.