Борис Ряховский - Тополиная Роща (рассказы) Страница 31

Удод привык к шуму буровых, не уносился за гору, когда поднимали, развинчивали колонну труб, меняя шарошку. На дне долины белела россыпь бетонных труб, плит. На въезде - доска с надписью "Центральная усадьба совхоза "Дальний". Бульдозер прогрызал траншею к кучке сборных щитовых домов. Над крайним, где помещались дирекция совхоза, партком и рабочком, гибким побегом тянулась мачта радиостанции, на ее конце почка: отсиживается рябенький, выводной из-под красного и плёкой. Второй выводной и красный кружили высоко в небе.

Цвигун лежал на склоне, заложив руки за голову. Голуби исчезли в солнце. Цвигун глядел, гадал, где птицы обнаружат себя, блеснув на повороте изнанкой крыльев.

Красный пропал. Плёкая сидела на краю гнезда или, волоча крыло, бродила перед голубятней; тут Цвигун выровнял площадку.

Цвигун ходил к пацану, жившему с родителями в щитовом домике, грозил, шарил у него в сенцах: искал голубя.

По утрам Цвигун первым делом отправлялся к развалинам. Дверцу голубятни он оставлял полуоткрытой, для красного. Цвигун заглядывал в пахнущее пылью и птицами нутро. Со свету, не видя гнезда, тянул руку, легким касанием нащупывал птицу: плёкая. Красный бы не замер под рукой, вцепился бы клювом.

Дежурил Цвигун у станка, водил глазами по небу. Бывало, когда дежурство падало на ночные часы и день бывал свободен, Цвигун взбирался на гору, что своим могучим выгнутым боком запирала вход в долину. Глядел на степь, не блеснет ли в синеве чешуйкой птица. Глядел, открывая красоту сухих золотисто-рыжих равнин, как белыми горами, по краю замкнутыми облаками.

Обошел окрестности, нет ли где раскиданного пера: прилетевшего красного ночью могли схватить барсук на крыше голубятни или лисица. Стал было смиряться с мыслью: утащили голубя воздушные валы, что накатывали с внезапной силой, сбивали в комья облака. Бывало, по полдня проводил красный в небе. Тянувшийся за ним выводной отставал, спускался по спирали, садился, клюв был раскрыт, зоб ходил ходуном, обвисшие крылья подрагивали...

Но вернулся из Тополиной Рощи буровик - посылали с поварихой закупать продукты - и сказал, будто красный сидит гукает в сараюшке. Цвигун взбеленился. Что он несет? Мало того, что Роща вон где, за каким чертом красному старый двор? Голубятник знает, что обживется голубь на новом месте, выведет птенцов, облетается и забывает старый дом, будто его не было. Ну бубнит в сараюшке какой-то голубь, может, даже похож на красного! У дяди Вани шалман был из одних красных, и все голоногие, у всех рубильники - во! Цвигун под нос сунул буровику указательный палец.

В тот день прилетел трехместный самолет - главный гидрогеолог комплексной экспедиции облетал отряды, с ним лаборант, брал на анализ воду из скважин, с тем чтобы к вечеру вернуться в город и сдать пробы в лабораторию. Цвигун посидел, покурил с летчиком. Они были с одной улицы, больше того - летчик в прошлом, до отъезда в авиационное училище, держал голубей, а ныне еще захаживал к старым товарищам поглядеть птицу.

- ...Зайдешь к моему братану, - сказал на прощанье Цвигун, - скажешь, чтоб держал дверь голубятни открытой. День и ночь.

- Обокрадут ведь... - Летчик в далекие времена, когда начинали они с Цвигуном ходить в городской сад и глядеть сквозь ограду танцплощадки, взял за правило ничему не удивляться. Подобное самообладание, считал он, создавало образ мужественного человека. До сего дня летчик держался этого правила.

- А нехай! - весело сказал Цвигун.

- Давай записку напиши, а то братан не поверит.

Недели через две летчик вновь был в долине. Потолковали о старых товарищах, о новых временах, при прощании летчик невозмутимо сказал:

- Говорил тебе - не дразни открытыми дверями, заберут птицу.

Протянутая для рукопожатия рука летчика повисла: Цвигун не видел ее.

- Забрали?..

- Выгребли вчистую. Твой братан в милицию заявил.

Цвигун бросился было к подруливающей к палаткам машине, вернулся:

- Кинешь меня в город!..

В минуту Цвигун договорился с начальником отряда о подмене, с главным гидрогеологом - о месте в самолете. Вечером, в городском саду, за танцплощадкой, где собирались голубятники, он получил нужные сведения: обокрали его двое пацанов, личности в мире голубятников ничтожные, владельцы беспородных шалманов. Их невежество было главным злом: птиц Цвигуна они только что по гривеннику не пускали - тех птиц, за которыми он ездил в Самарканд!..

С утра Цвигун, с ломиком в одной руке, с мешком - в другой, обходил дворы голубятников. Сбоку трусили оба грабителя, льстиво, со страхом заглядывали в глаза Цвигуну, жалко, наперебой каялись, молили о прощении. Мир рухнул, обнажив свои истинные связи: те, что на вечерних сборищах за танцплощадкой поощряли их обокрасть Куркуля (такое было голубятницкое прозвище у Цвигуна), его хулители, завистники, любители легкой наживы, все выдали их, едва явился в город этот парень с руками как бревна и могучим загривком.

За день Цвигун собрал без малого всех своих птиц. Он разыскал даже тех, что через третьи руки попали к знатокам, молчаливым людям с хорошими запорами. Пацаны наперебой умоляли нового хозяина, пытались втиснуть ему в руку комочек рублевки. Из комочка выскальзывала монетка, другая. Хозяин увещевал пацанов не наговаривать напраслины на хороших людей, за такое дело бьют, и замолкал, белея лицом: Цвигун просовывал свой толстый короткий лом между полотном двери и кованой полосой засова. Хруст, вываливалась скоба с пучком ярко-белой щепы в клешнях. Хозяин глядел на дырищу в брусе, оцепенение сменялось угрозами и ругательствами. Цвигуна поносили или же требовали выкуп - иные заплатили за его птиц по пятнадцать, по двадцать рублей, - но кричали все это вслед, бессильно.

Цвигун повесил на двери сарая еще один замок в добавление к винтовому. Вернулся на буровую, трижды сменив машину, измученный дорогой, еще не остывший после схваток с охотниками до его добра.

На второй день Цвигун сходил к голубятне. Выводные, и плёкая с ними, бродили на площадке, поклевывали белое очищенное просо. Прятавшийся за выступом голубятни пацан, пригнувшись, побежал было прочь.

Цвигун подозвал его и, когда тот приблизился, глядя вбок, сказал:

- Уезжаем на новое место. Птица твоя, держи, гоняй. А просом из магазина не корми и хлебом тоже не корми.

Поздней осенью по пути в город отряд заночевал в Тополиной Роще. На месте сараюшки, в которой дядя Ваня держал голубей, стояло строение из шлакобетона с шиферной крышей. Рядом с ним саманный домик дяди Вани выглядел бедным родственником. Строение возвел расторопный племянник. Расчет его оправдался: геологи устроили склад в новом сарае и увеличили сумму аренды.

Цвигун поднял голову на стук крыльев: над двором, выруливая против ветра, снижалась красная птица.

На последнем круге птица сложила крылья, скользнула под ветер Цвигун увидел знакомый белый мысик на брюхе, - исчезла в зарослях на крыше саманушки.

Цвигун забрался на крышу, походил среди черных от дождей, слипшихся кустов, называемых в здешней степи "вениками": красный исчез.

Цвигун спросил у племянника дяди Вани, заполошного болтливого мужика:

- Померещился мне голубь, что ли?

- Какое померещилось, их в кладовке набилось!.. Соседи жалуются: курей объедают. Я дверь кладовки заколотил - они через дыру в крыше, я дыру заткнул - они в другую! Крышу мазать надо! Глину, солому привезли, червонец-полтора, мазать найми... - Племянник стал загибать пальцы. Осознал, что перед ним всего лишь бурмастер (недавно Цвигун стал бурмастером), хоть до вечера ему жалуйся, не ему решать насчет платы за аренду с нового года. Отмахнулся, пошел прочь.

Цвигун догнал его:

- Слушай, напомни мотив!.. Дядя Ваня все пластинку шукал, - и видя, что племянник не понимает его, неумело, стесняясь, пропел музыкальную фразу. - Дальше не знаю.

- Мне он не пел, а стонал. Ползимы я его выхаживал, а он с того света что смастырил? Похоронили, месяц проходит, бац: по завещанию половина наследства другой племяннице. Ни он, ни я в глаза ее не видали, живет в Караганде!.. Выплатил ей тысячу четыреста как одна копейка! На мне последние штаны!..

Ночью мороз обжег тополя. Листва стекала косами, стелилась с чуть слышным звоном.

Из медальона, врезанного в железную пирамиду, глядел дядя Ваня, молодой усач с неизвестным Цвигуну значком на гимнастерке. Цвигун разорвал кулек, хлынуло красное просо, потекло по бугру могилы, мешалось с листвой.

__________

Д О Л Г О Е П Р О Щ А Н И Е

Чеченец Муса, наш сосед, был другом моего отца. Их дружба пошла со стычки. Они, вероятно, забыли о ней с годами, размылось в памяти.

Когда спускаюсь к речке и прохожу мимо белеющего в бурьяне, как скелет, огромного пня, вспоминаю, как на этом месте в феврале сорок четвертого схватились отец и Муса. Чеченец был в распахнутой фуфайке, из ворота рубахи лезла овечья шерсть, дышала морозным воздухом грудь, ноздри огромного носа толчками выбрасывали пар. Он держал отца за отвороты шинелки, твердил одно слово - это горловое слово чужой речи было как рык, - встряхивал отца, а тот был усохший после госпиталя, кирзовые сапоги разъезжались в снегу, перемешанном с корой, с опилками, с сучками. При рывке качались обитые полы отцовской шинели и подлетал за спиной мешок.