Аэростаты. Первая кровь - Амели Нотомб Страница 31

Дедушка взял блюдо с мясом, положил себе, потом протянул блюдо супруге; та, в отличие от мужа, взяла совсем мало и передала его девушке. С остальными блюдами поступили так же.

Я уселся рядом с моим почти близнецом, Шарлем. Мальчуган, вытянув шею, следил за едой и вполголоса вычислял: “Жан кладет себе, потом черед Люси, потом Симон, ну, мяса мне не достанется, может, картошки…”

Право старшинства у Нотомбов реализовалось через пищу: чем старше член семьи, тем больше у него надежды поесть. Когда блюда добирались до нас с Шарлем, они были уже почти пусты.

Симон, насытившийся ненамного больше нашего, умудрился стащить со взрослого конца стола корзинку с хлебом, и мы, к великому своему счастью, схватили по куску.

Мы с Шарлем понравились друг другу; я спросил, как кого зовут.

– За взрослым столом родители. Девочка – это Мари-Клер, мальчик – Жан. Ну и все мы: Люси, Симон, Колетт, Доната и я.

– Кого-то из детей не хватает, – подсчитал я.

– Да, взрослых: Поля, Доминика и Жаклин, у них своя жизнь.

– А почему еда есть только у больших?

– Ну вот так. Когда тебе исполнится шестнадцать, тогда тебя будут кормить.

– Нам с тобой еще десять лет ждать, – заметил я.

– Если дождусь. Ты-то здесь только на каникулах. Выживешь.

Меня переполняло восхищение: эти дети стойко переносили такие невообразимые условия! Будь я постарше, я бы, наверно, взбунтовался против столь возмутительных правил. В шесть лет я неотвязно думал только об одном: приспособиться.

Глодая свою корку, я наблюдал за дедом. Облаченный в изящный костюм, он учтиво беседовал с очарованной им супругой и старшими детьми. Казалось, он даже не замечал тощих оборванцев, занимавших другой конец стола и получавших воспитание лишь в духе самого жестокого дарвинизма.

Кухарка принесла десерт – тазик компота из ревеня, который проследовал из рук в руки тем же путем и доехал до нас с Шарлем не совсем пустым. Я с наслаждением уписывал свою долю, и тут патриарх встал, раскинул руки и возвестил:

– Сейчас я скажу бессмертное слово.

Я в жизни не слышал такого торжественного голоса. Все со смиренным видом положили ложки.

После паузы, призванной подчеркнуть грядущие слова, Дедушка произнес:

– Ревень есть освежение души.

Он посмотрел, какой эффект произвело изречение писателя на публику, потом снова сел и жестом разрешил всем доедать и разговаривать.

– Что он сказал? – спросил я Шарля.

– Что ревень освежает душу.

– Ну да, я слышал. А откуда он это взял?

– Из себя. Он только что это придумал, ну и поделился. Это поэзия.

– Поэзия – это когда рифмы, нет?

– Не обязательно.

Когда все тарелки были вылизаны, Пьер Нотомб, величавый как никогда, поднялся из-за стола и увел взрослых в гостиную. Дети побежали на улицу, и я за ними. Было светло как днем, и Симон решил, что мы пойдем на луг играть в футбол.

– По правилам нам нужны две команды из одиннадцати игроков. Нас шестеро. Нет проблем: Патрик – вратарь, а мы все играем против него.

Он положил на землю два чурбака, отмерив расстояние в три метра.

– Так, это ворота. Патрик, ты должен не дать мячу в них попасть.

С колотящимся сердцем я встал в ворота. Пятеро детей начали бить в меня мячом. Я не знал, куда себя девать: чтобы защитить пространство, оказавшееся в моей юрисдикции, приходилось все время двигаться.

Первый гол, через две минуты после начала игры, забила Колетт.

– Еще и девчонка! – заржал Симон.

– Я первый раз играю, – попытался я объяснить.

– Оно и видно. Хорошие голкиперы бросаются на землю, закрывая ворота своим телом. А ты скачешь перед ними, как кузнечик.

Задетый за живое, я весь остаток матча бросался на землю. Чутья у меня не было вовсе, и падал я всегда не в ту сторону. Мне забили десятка три голов.

– Вообще никудышный, – подытожил Симон.

Когда стемнело, за нами пришла Бабушка и велела отправляться в постель. Увидев меня, она вскрикнула:

– Патрик, что с твоей красивой матроской?

Я оглядел себя: одежда была настолько заляпана грязью, что почти утратила свой первоначальный цвет.

– А мне все равно, – залихватски ответил я.

Это была правда. Мне страшно понравился этот новый опыт.

В спальне все разделись. Дети были до того тощие, что я выглядел чуть ли не пухляком. Я облачился в голубую бумазейную пижаму, остальные натянули на себя какие-то невообразимые дырявые лохмотья. Кровать оказалась поразительно неудобной.

Вся банда сразу провалилась в