Его последние дни - Рагим Эльдар оглы Джафаров Страница 31

Розенбаум теперь смотрел как бы сквозь меня, очевидно, пребывая в мыслях.

— То есть самоубийцу не спасти?

— В большинстве случаев наоборот. Потенциального самоубийцу видно, если обращать внимание, конечно.

— А вот я, например, — с чего вы решили, что я потенциальный самоубийца?

— Вы же не хотели говорить о себе, — заметил доктор.

— Да, согласен. Давайте вернемся к абстрактным самоубийствам. Я могу понять мотивы взрослых, но дети почему так поступают?

— А чем отличаются дети от взрослых? Вспомните себя, ну если не ребенком, то хотя бы подростком. Разве вы тогда не переживали и не испытывали сильных эмоций? А причина всегда одна: жить невыносимо, смерть — единственный выход.

— В подростковом возрасте все чувствовалось острее, — согласился я. — Любой пустяк имел невероятное значение. Я иногда даже завидую подросткам, в их жизни все безумно важно. У меня сейчас нет ничего хотя бы вполовину такого важного. Даже если это большое и ответственное дело.

— Ну вот. А взрослые зачастую смотрят на детей через свою призму мировосприятия. Многие переживания для них уже утратили свою остроту. Поэтому они не замечают или не хотят замечать детских переживаний. Подумаешь, ну что там важного может быть в жизни маленького человека? А на самом деле — всё.

— Ладно, а как понять, что ребенок хочет покончить жизнь самоубийством?

— Он сам об этом скажет. Нужно только слушать. Внимательно.

— Разве те, кто действительно хочет покончить жизнь самоубийством, не скрывают этого?

— В терминальной стадии да, — согласился Розенбаум. — Там уже этап подготовки. Но сначала все говорят. Так или иначе.

— А какие еще признаки?

— Смена поведения. Не важно, в худшую или лучшую сторону. Важно быть в контакте с ребенком. Вести беседы, интересоваться его жизнью. Еще к явным признакам относятся самоповреждающее поведение и замкнутость. В принципе, и безрассудное, опасное поведение тоже.

— Вы описали типичного подростка! — усмехнулся я. — Это что же, все суицидники?

— Я не смогу назвать точные цифры, но в России примерно половина подростков задумывалась о самоубийстве. — Он повторил по слогам: — По-ло-ви-на. И доводят дело до финала примерно полторы тысячи в год. Поэтому да, к подросткам нужно быть особенно внимательным.

— А почему именно этот возраст в зоне риска?

— Много факторов, в том числе биологические. Гормоны. Есть еще один неоднозначный, но интересный момент. Подростки находятся в поиске идентичности, помните все эти субкультуры?

— Конечно.

— Ну и в поисках может возникнуть жуткая ловушка. Случилось что-то неприятное плюс гормоны, и подросток говорит себе: «Все, покончу жизнь самоубийством». И возникает идентичность «самоубийца». Это, конечно, и со взрослыми бывает.

— И с этой новой идентичностью он так или иначе стремится к смерти? — предположил я.

— Конечно. Идентичность его обязывает к ней стремиться, иначе кризис.

— То есть в некотором смысле он уже мертв и идет в могилу.

— Да.

— И что делать?

— Говорить. — Розенбаум развел руками.

У меня почему-то закружилась и одновременно заболела голова, я помассировал висок. Доктор ждал.

— О чем?

— О влиянии арабской поэзии на творчество Пушкина. — Розенбаум посмотрел на меня как на идиота. — О самоубийстве, конечно. Все очень просто, говорите с детьми о том, что действительно их волнует. Будьте в контакте.

— Это разве не усугубит ситуацию? — предположил я.

— Вы обратили внимание, как вы отупели? — вдруг спросил Розенбаум.

— Что?

— Да, я именно про это. Куда пропали все ваши остроты? Интуиция, понимание процессов, жонглирование словами? — Доктор сменил позу и смотрел как-то иначе.

— Просто задумался.

— О чем?

— Вы говорите очень простые и логичные вещи… — Я понял, что не могу завершить фразу, мысль просто оборвалась.

— Но? — попытался подтолкнуть меня он.

— Не знаю. Ваши бы слова да в нужные уши.

Он ничего не сказал — наверное, о чем-то задумался, я против своей воли провалился в собственные мысли.

— Как долго это может продолжаться?

— Что именно? — уточнил доктор.

— Ну, допустим, человек принял решение о самоубийстве и, как вы сказали, сформировалась идентичность. Год, два, пять?

— Сколько угодно. — Розенбаум погладил усы и продолжил: — Зависит от личных качеств. Я в прошлый раз говорил, что мысли о самоубийстве вытесняют саму проблему. Подросток может вырасти, но навязчивую идею просто так не отменить.

— То есть психоаналитики правы? — Я усмехнулся. — Все проблемы из детства?

— Ну, в значительной мере. Травматичное детство — один из важных факторов.

— То есть некоторые люди навсегда в зоне риска?

— Ну, если уж вы постоянно приводите в этот разговор психоаналитиков, то они же вам и должны сказать, что никогда не поздно иметь счастливое детство. Есть, кстати, еще одна важная штука.

— Какая? — Мой вопрос прозвучал слишком заинтересованно.

— Стресс влияет на гиппокамп. Вплоть до того, что может нарушить его работу. Гиппокамп участвует в формировании эмоций и консолидации памяти. В результате нарушения ваше счастливое детство легко превратится в ад. — Он смотрел на меня как-то ожидающе, будто должно что-то произойти.

— Он перепишет воспоминания?

— Ну, можно и так сказать. Скорее перекрасит их эмоционально. А может случиться и наоборот, если над этим работать.

— Как?

— Психоаналитик, например, раз уж вы их так любите. Психотерапия, так или иначе.

— А если, допустим, я пишу книгу о своей жизни? И пересматриваю события с разных углов?

Розенбаум задумался или сделал вид, что задумался. Не знаю, почему