Якоб Штелин - Подлинные анекдоты из жизни Петра Великого слышанные от знатных особ в Москве и Санкт-Петербурге Страница 32

Кирпичи и черепица, употребляемые при нем на строение, делаемы были вполовину менее обыкновенных кирпичей, по Голландскому образцу и по Витрувиеву наставлению, которого сокращение напечатано в Париже в 12 долю листа, под названием le petit Vitruve, и по приказанию Петра Великого, переведено на Российский язык. Из таких кирпичей построены в Петербурге адмиралтейство, кузницы, слесарни, и проч. при Крюковом канале, Подзорной дворец при взморье между Калинкиным и Катариненгофом, Летний дворец и многие другие здания, которые по сие время стоят еще в целости. Следовательно многие весьма несправедливо думали, будто Государь весь кирпич на строение сих зданий выписывал из Голландии.[115]

101. Старание Петра Великого о переводе иностранных книг на российский язык

Между прочими препятствиями к введению в России наук и просвещения Петр Великий усмотрел в государстве своем и недостаток таких книг, которые у других народов служили к приращению знаний. Сей великий Император, неутомимо пекшийся о соделании подданных своих более знающими, искусными и просвещенными приказал сделать реестр лучшим книгам в нужнейших науках, выбрал полезнейшие из них по своим намерениям и приказал переводить их на Русской язык и печатать. Вследствие сего вскоре изданы были Гибнерова и Варениева География в лист, некоторые классические авторы, как-то: Курций, в 4 долю листа; сочинения разных немецких и голландских писателей о строении каналов и шлюзов; Бухнерово искусство делать фейерверки, Вобановы, Коегорновы, Блонделевы, Патновы и Боргсдорфовы книги, касающиеся до воинской архитектуры, напечатанные на хорошей голландской бумаге и новыми чистыми литерами, которые Государь заказывал выливать в Голландии. Между прочими книгами, мудрый монарх выбрал для перевода и Пуффендорфово введение в историю Европейских государств. Он отдал сию книгу монаху, который известен уже был по хорошим переводам других книг, и просил его перевести оную как возможно скорее.

Монах исполнял повеление Государево со всевозможным прилежанием и в несколько месяцев окончил свой перевод. Надеясь получить от Императора благодарность и награждение, явился он к его величеству со своим переводом и с латинским оригиналом.

Государь увидев его между прочими в передней, начал говоришь с ним весьма милостиво и спросил у него, скоро ли он окончит свой перевод? «Он уже готов, всемилостивейший государь», – отвечал монах. Петр Великий взял у него перевод с ласковым видом, пересматривал оный и остановился над одной главою, которая была в конце книги.

Между тем предстоящие приметили перемену в его лице и гнев. В самом деле Государь, вдруг оборотившись к монаху, с негодованием сказал ему: «Дурак! Что я приказал тебе сделать с этой книгою?» «Перевести ее», – отвечал монах. «Разве так переводят?» – вскричал государь, указывая на параграф о России, в котором переводчик совсем выпустил суровое и колкое место о свойстве российской нации, равно как и в других местах переменил неприятные для Российского народа выражения.[116] «Тотчас поди, – сказал Государь с гневом, отдав ему неверный его перевод, – и сделай, что я тебе приказал, и переведи книгу точно так, как автор ее написал».

И так сия книга переведена была с точностью, а потом напечатана в 4 долю листа и поднесена государю иеромонахом и префектом Гавриилом в 1723 году при возвращении его из Персидского похода.

При семь случае Государь объяснялся, что он, желал видеть сей параграф напечатанным на Русском языке не в поругание своим подданным, но для исправления их и для показания им, как прежде иностранцы о них думали, и дабы они мало-помалу узнавали, каковы они прежде были, и каковы после стали его старанием.[117]

102. Глубокая печаль Петра Великого о кончине сына своего царевича Петра Петровича

Столь неописуема была радость Петра Великого о рождении первого его сына Петра Петровича, которой произошел от второй его супруги Екатерины Алексеевны в 1714 году, столь безутешна была его печаль при кончине его, последовавшей на втором году его возраста.

Нежный родитель сего желанного царевича, лишившись его, в такую вдался печаль, что не только проливал токи слез, но и впал в род унылости, которая, может быть, причинила бы худыя следствия, ежели ьб их не предупредило нежное попечение его супруги и благоразумие, соединенное с отважностью одного патриотического сенатора, князя Долгорукова.

Царь, печалясь о сем приключении, заперся в своем кабинете и трое суток никого к себе не впускал, даже и любезную свою супругу. Он лежал на своей постели, не употребляя ни пищи, ни пития, так же ничего из важнейших дел тогда ему не было предлагаемо. Течение государственных дел вдруг остановилось, запросы его министров и генералов оставались без ответа и решения, неукоснительные военные дела без решительности; ни Сенат, ни Адмиралитет, ниже Военная коллегия не знали, что предпринимать, а при дворе обитала смутная тишина, сопровождаемая страхом и ужасом. Но никому столько не было чувствительно, как нежной царице Екатерине, которая, кроме бремени крайнейшей печали о лишении столь усильно желанного князя, долженствовала так же сносить тягостную скорбь о дражайшем своем супруге и почти опасаться невозвратимой потери оного; ибо царь и ей самой не ответствовал из своего затворенного кабинета, как бы она ни стучалась и его ни звала. И так нежная сия супруга почти вся истощилась от слез и прискорбия и едва с печали всей бодрости не лишилась. Наконец нужда и разум подали ей средство дойти к своему супругу. Она в ночи послала за сенатором Долгоруковым, о смелости коего и доверенности, которую к нему царь имел, была частыми опытами уверена. Она представила ему ту ужасную опасность, которая ей и целому государству чрез таковое супруга её состояние угрожала, и слезно его просила выдумать скорейшее средство к вызыванию царя из его кабинета, а тем самым ко спасению государства от очевидной опасности.

Сей благоразумный муж, подумав несколько, ободрил царицу, уверяя, что дело сие в следующий день переменится, и царь паки появится.

Как скоро он возвратился от двора, то ко всем сенаторам послал запечатанное письмо, в коем именем царицы наказал на другое утро быть чрезвычайному собранию Сената; при том представил он бедствие государства при таковых обстоятельствах и желание царицы, в силу которого долженствовал весь Сенат немедленно ко двору явиться и отвести царя от его заключения и унылости.

И так собравшиеся сенаторы пошли с князем Долгоруковым во дворец и к самым дверям кабинета, в котором царь затворился. Долгоруков начал стучаться, а царь ни мало не подавал знаку, чтобы он там был. Долгоруков стал стучать крепче и кричал царю, чтобы он отворил двери, потому что пришел к нему Долгоруков и весь Сенат, чтоб доложить его величеству о важнейшем деле. Когда царь по сем приблизился к дверям и ничего еще не ответствовал, то закричал ему Долгоруков еще крепче, что сие дело не терпит медленности, чтоб его величество тотчас отворил двери и сделал бы решение; в противном же случае найдут себя принужденными силою взломать оныя и извлечь его величество, ежели он не хочет лишиться престола и государства. Царь, выслушав сие, отворил дверь, выступил из кабинета и вначале ужаснулся, увидев собранный Сенат, но потом исправился и сказал: «Ну, что такое сделалось, что вы меня тревожите?» – «А вот что, – ответствовал Долгоруков, – что чрез твое чудное от нас удаление и слишком продолжительную и совсем бесполезную печаль придет целое государство в замешательство. Государственные дела остановились, благополучные успехи морской и сухопутной войны в противную сторону обратятся; торговля и коммерция падут; часто побежденные враги паки возмужатся и государству падением угрожать будут, ежели ты долее будешь запираться и уклоняться от правления, и государственные твои подпоры необходимо найдутся принужденными помышлять искать на твое место другого владетеля».

После сего справедливого представления царь мало-помалу укрепился, обещал сенаторам своим откинуть печаль и на утро опять явиться в Сенате. Его величество тотчас пошел с ними к царице, обнял ее любезно и сказал: «Так тому и быть, любезнейшая моя супруга, что Бог учинил, о том мы более роптать не должны». Он удержал всех сенаторов при обеденном своем столе и столько ободрился, что печаль его очевидно миновалась. Его величество с того часа вступил по прежнему в дела и в следующий день, по обыкновению своему, в Адмиралитете и Сенате явился.[118]

Примеч. Описанная чрезмерная печаль Петра Великого о кончине сего царевича была соразмерна той радости, которую он при его рождении чувствовал и изъявлял. В своеручном письме от 29 октября 1715 года объявляет он фельдмаршалу графу Шереметеву о рождении своего сына Петра Петровича, называет его дарованным ему от Бога рекрутом и приказывает своим именем поздравить тем всю армию. Смотри письма Петра Великого к фельдмаршалу графу Шереметеву, напечатанные в Москве 1774 года на стр. 148 письмо 190, которое в подлиннике здесь вместить почитаю за нужное. «Господин генерал-фельдмаршал! Объявляю вам, что сей ночи дал Бог мне рекрута отцовым именем; прошу господ генералов и прочих от вышних до нижних от меня поздравить и сие объявить. Петр Из Санкт-Петербурга в 29 день октября 1715 года».