Вера Панова - Кружилиха Страница 32

Она постучалась.

- Войдите, - послышался голос старика Веденеева.

В знакомой комнате в прежнем порядке стояла мебель, и на обычном своем месте сидел Никита Трофимыч. Лампа не была зажжена, плечи и голова старика силуэтом выделялись на сумеречном фоне окна. Догорала за плечом узкая коричневая полоска зари. Тонко шелестела бумажка - Никита Трофимыч скручивал папиросу. Нонна стояла у двери и ждала, пока он скрутит папиросу.

- Заходите, прошу вас, - сказал он и закурил.

Нонна подошла.

- Я узнала о вашем горе, - сказала она и испугалась: все слова звучали сейчас фальшиво в этой комнате.

Лучше молчать.

- Садитесь, прошу вас, - с сухой вежливостью сказал Веденеев и придвинул Нонне стул.

Она села. Папироса в губах Веденеева прерывисто вспыхивала, освещала нахмуренное, в каменных складках лицо.

- Да, горе, - с хрипотой сказал Веденеев. - Как же не горе, когда уничтожается... - Он не сказал, что уничтожается. - Двадцать восемь лет. Ведь это что ж...

Папироса выпала из мундштука, рассыпалась по полу искрами. Он нагнулся поднимать ее и долго шарил по полу, пальцами туша искры и ища окурок.

Из задних комнат вышла женская фигура, постояла, спросила мужским голосом:

- Свет зажечь?

- Здоровайся, - сказал Веденеев, не отвечая на вопрос. - Нонна Сергеевна у нас.

Мариамна подошла - лица ее Нонна не видела - и сказала:

- Здравствуйте.

- Она! - тонко закричал Веденеев, указывая на Мариамну вытянутой рукой, и в сумраке было видно, как дрожит эта рука. - Она! Весь груз моего вдовства приняла на себя! Детей моих, сирот, пожалела и служила им всю жизнь, как родная мать, - на том и состарится, с тем и в гроб ляжет!.. Вы! образованные, в мужеских пиджаках, - вы ведь на такую бабу с высоты своей взираете, вы ее за самое бесполезное почитаете, за самое низменное, - вот вы как! вот вы как!.. А не подумаете, что она, не присевши, весь день по дому топчется, чтобы рабочему человеку существовать на высоте! Вы не знаете, что значит, когда трое детей за юбку держатся: тому нос утереть, того к доктору своди, тот штаны разорвал; и всех накорми, обшей, обмой!.. Свои дети - и то трудно, а когда чужие? У святой, я думаю, и то иной раз душа воспротивится: чего это я, - другая зачала, другая родила, а я им себя по кровинке отдавай! Да вам разве это понять! Вы это ни во что не ставите... А я вам скажу, что для меня она - первая из женщин. Потому что она моих сирот на своем горбу вынесла, все им отдала!.. Вы знаете, что она своих детей отказалась иметь - боялась из-за своего ребенка чужим детям мачехой стать?! (Мариамна стояла без движения у печи, прислонясь спиной к изразцам.) Она ничего не требует: ни спасибо, никакой другой награды! Но я, по сути дела, обязан вечно ей ноги мыть - за Марью, за Павла и за Андрю... Андрюшу... покойного сына моего!

Он уронил голову и зарыдал лающим рыданьем.

Женщины не шевелились, дыхания их не было слышно. Уже совсем стемнело. Полоска заката погасла за окном. Мариамна отделилась от печи, подошла, стала за спиной старика.

- Поди ляжь, - сказала она тихо, с такой мягкостью, какой не ждала от нее Нонна. - Ляжь. Что сделаешь...

- Она его не жалеет! - прокричал Веденеев, поворачиваясь к Мариамне. - Думаешь, потому пришла, что жалеет? От хорошего воспитания пришла! Полагается прийти, она и пришла! У нее для него и слезы нету! А он только ее одну и признавал...

Нонна встала и ушла к себе наверх.

У нее тоже было темно. Она прилегла на кровать, свесив ноги в туфлях, чтобы не пачкать покрывало. Она почувствовала себя разбитой. Не было даже сил нагнуться, чтобы расстегнуть туфли.

Тишина была в доме. Нонна неподвижно смотрела перед собой, и перед нею вдруг встало лицо Андрея. "Жизнь - благородное, вольно растущее дерево; незачем вешать на него елочные игрушки, оно и так прекрасно..." Она услышала этот молодой голос, забытые слова всплыли из памяти сами собой...

Она заплакала. Она плакала не о нем. О благородных жизнях, отданных за прекрасное?.. О стариках, убитых скорбью?.. О том, что в мире так много печали, когда должна быть только радость?.. Или о том, что большая любовь, которой она была окружена как воздухом, которую она чувствовала даже на расстоянии, - что эта любовь ушла навсегда, и пусто сердцу, и одиноко?..

Обо всем.

Глава десятая

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ НОННЫ. ПРОДОЛЖЕНИЕ

Это было и прошло. "Что прошло, то быльем поросло". "Что пройдет, то будет мило". Не все бывает мило. Есть дни, на которые и оглянуться не хочется: живешь, и сам перед собой делаешь вид, что не было у тебя этих дней...

Была девочка с аномалией - так ее называли в семье. Мальчики строят модели, а девочки играют в куклы и занимаются рукоделием. Эта девочка строила модели. Собственно, строили соседские мальчишки, а она командовала: сделаем то, сделаем это. По всей квартире валялись куски железа и проволоки. Соорудили светофор и поставили на окно: когда отец был дома, на светофоре горела красная лампочка. Построили мост, который разводился, как настоящий. Маша велела убрать его с рояля и вынести в переднюю. Сестра Соня споткнулась о мост, разорвала шелковый чулок и в сердцах вышвырнула проклятую игрушку на черную лестницу. Нонна и мальчишки издевались над Соней: психопатка. Подумаешь, чулок, велика важность. Захотим - построим десять таких мостов...

Детство было как детство: папа, мама, школа, летом дача, зимой коньки. Жили у Тверской, которая тогда еще не была переименована в улицу Горького, в тихом переулке. На Тверской было людно, по вечерам - свет, сияющие витрины, а в переулке - провинция: старые дома, прохожих мало, голубой снежок, зорька малиновая, как леденец, за ветхой церквушкой... Москва была - родной дом. Все было известно: что у Мясницких ворот заложили шахту для постройки метрополитена, что на Трубной вздорожали снегири, что Москвин заболел и неизвестно - пойдет во вторник "На дне" или что-нибудь другое...

О, чистые сны; о, горны и красные галстучки; о, старый дом в переулке с ветхой церквушкой!..

В пятнадцать лет вдруг стало ясно, что техника ерунда. И снегири ерунда, и горны, и спорт. Есть только одно дело, достойное того, чтобы о нем думать: любовь. Сладчайшие и горчайшие стихи написаны о любви. Откроешь книгу - в ней любовь, пойдешь в театр - говорят о любви, поют о любви, танцуют любовь. Ленский погиб от любви, Онегин страдал от любви, Демон убил Тамару смертельным ядом своего лобзанья, Отелло задушил Дездемону, Анна Каренина бросилась под поезд... И что такое любовь?! "Ветерок, шелестящий в розах, нет - золотое свечение крови..." Суламифь, Изольда, Джульетта, леди Гамильтон, Айседора Дункан... Тысячелетия назад как сегодня, и сегодня - как тысячелетия назад...

Любовь явилась раньше, чем предмет любви.

Когда никого не было дома, Нонна смотрелась в зеркало. Она могла смотреть часами: вот ее глаза; вот ее губы; вот она улыбнулась; вот закинула руки за голову и опустила ресницы...

Она была красива. Она это не столько видела, сколько чувствовала каждой клеточкой своего тела: я красивая! Любить меня - радость и счастье!.. Но все, все это пропадало зря: мальчики, которые таскали в дом проволоку и гвозди, а теперь смотрят издали с почтительным недоверием, это не объекты для той любви, о которой пишут в романах...

Было лето. На Пушкинской площади продавали цветы, спрыснутые водой. Площадь пахла горячим асфальтом, бензином и цветами. На Тверском бульваре шептались парочки. Любовь была в шепотах, в запахах, в каждом бутоне. И к первому человеку, который этого захотел, девчонка бросилась безудержно, закрыв глаза и не думая ни о чем.

Она опомнилась, как после тяжелого угара. Так же было тошно, и не собраться с мыслями, и не смотрела бы ни на что. Это - любовь? "Ветерок, шелестящий в розах..." О, низость!..

Неужели все кругом лжет: и книги, и музыка, и человеческие глаза, и человеческие голоса - все только маска, а под маской - животное, зоологическая особь?..

Не может быть! Ведь вот и она - униженная, дрожащая от омерзенья к себе - все-таки чувствует: она - человек! Человек, а не зоологическая особь! Дороговато заплачено за это сознание; другим оно обходится дешевле... Ну, что сделано, то сделано; впредь не повторится. Она мыслящее существо прежде всего, прежде всего! Она докажет это!..

- Девочка, - говорила мама, - когда это кончится? Когда ты войдешь в колею? Все крайности, аномалии; это становится утомительным...

А Нонна на все смотрела отсутствующими глазами... Это было летом, а осенью - совершенно другая картина: она зарылась в книги. Попросила папу заниматься с нею немецким языком. В театр не выгонишь: вдруг охладела и к Большому, и к Художественному, и к кумиру своему - Алисе Коонен. Даже на "Адриенну" отказалась пойти, когда однажды собрались всей семьей... Похудела, побледнела, - мама боялась за ее легкие...

Человек, с которым сошлась Нонна, был не первой юности. Позер, краснобай, он привык быть баловнем женщин. Многих он оставил, не заботясь о том, как это отразится на их судьбе. Он был озадачен и оскорблен тем, что его прогнала девчонка, - и когда прогнала: на самой заре их отношений! "Я вас видеть не хочу, - сказала эта сумасшедшая дура, когда он пришел к ним в дом, - сделайте, пожалуйста, так, чтобы я вас больше не видела, иначе я скажу папе". Папа был начальством этого человека, и человек не захотел поднимать историю. Он проглотил обиду и возмущение и сделал так, что Нонна его больше не видела.