Григорий Свирский - Прорыв Страница 32

Кто только ни предлагал варианты. И Наум, и Иосиф. Сергуня поступил гениально просто. Он взял слова библии и -- сплавил их в текст пронзительной силы. Порой, когда пели хором, холодок проходил по спине. Иные плакали.

Сергуня ударил по струнам гитары, которую хранил в лаборатории Наума за шкафом, и -- над каменным хаосом взметнулся его гибкий, сочный голос:

Фараону, фараону говорю:

Отпусти народ мой..

И вся улица перестала кружить и горланить, что в голову взбредет, а подхватила во всю силу своих молодых легких:

Отпусти народ еврейский

На родину свою...

Тревожный ритм песни заставил притихнуть даже милиционеров, которые перебрасывались словами у стенок домов.

..Отпусти народ! Отпусти народ! Отпусти народ домой!..

Гитара Сергуни отбивала и отбивала ритм, как барабан. Наум не отходил от него, на всякий случай, поглядывая на Сергуню, как мать на свое детище. Он был красив, Сергунчик! Умные синие глаза, шевелюра -- соломенная копешка. Уши, правда, оттопыренные. Сергуня был единственным из его родственников или друзей, кто еще не подал документы в ОВИР. Он любил Подмосковье, северную природу, шутил:

-- Я уеду из России последним и запру ее на ключ. А ключ отдам Солженицыну.

С морозами грянула беда: приговор "самолетного процесса"... Как-то Иосиф сказал: -- Это наше счастье, что наверху идиот на идиоте сидит, идиотом погоняет.

Да, теперь не нужно ворошить "сырые дрова". Радиостанции только и вещают об этом. Я включил приемник, -- кричат на всех языках: "Расстрел... Шот... Шиссен... Сентенсд ту би шот!"

Мир ужаснулся и стал ловить каждое слово о еврейской борьбе. На маленьком самолетике, к которому евреи, оказывается, даже не приблизились, скрестились все прожектора. "Свадьба тысячного", как окрестил ее Наум, обретала отныне в глазах всего мира новый и высокий смысл.

Я позвонил Иосифу Гуру: -- Неужели расстреляют? Расстрел за умысел... Такого со времени сталинщины не было.

-- В нашей стране все возможно, -- грустно ответил Иосиф.

Тридцатого декабря он сам позвонил мне. Сказал, что сегодня в Верховном Суде РСФСР рассмотрение кассациии. "Приходи, если сможешь..."

Холод был страшный. Но никто не ежился, не притоптывал. На очищенном от снега тротуаре люди стояли группками, не смешиваясь. Отдельно -- Гуры, в небольшой кучке евреев. Возле Иосифа -- приземистый, как Дов, Шинкарь* -самый храбрый еврей Советского Союза, по определению Наума. На груди Шинкаря -- огромный магендовид, вырезанный из серебряной бумаги.

С противоположной стороны входа -- масса молодых, краснощеких гебистов, перегородившая тротуар, который вел в сторону Красной площади и зданий ЦК партии. Гебисты все прибывали, располагаясь на углу, возле Торговой Палаты. Наконец, они охватили нас полукольцом. Бежать теперь было некуда. Но никто, вроде бы, и не собирался...

Поодаль толпа корреспондентов всех агенств и крупнейших газет мира. Вот они засуетились, окружили кого-- то, с блокнотом в руках, доставая из чехлов портативные магнитофоны. И вдруг из этой группы, из самого ее центра, раздался дикий крик. Первым кинулся туда Наум Гур. Его схватили за руки, одну из них вывернули так, что он простонал. Наум успел заметить, как несколько молодцеватых гебистов набросились на тоненькую Фиру Ломовскую, дававшую интервью иностранцам, заткнули рот Фиры ее собственным воротником из белого песца, натянули воротник на голову так, что, казалось, засунули ее в мешок. Фира, сибирячка, человек не робкий, пыталась, пока ее тащили к черной "Волге", выплюнуть мокрый воротник, из "мешка" раздавались бубнящие звуки. Когда Фиру затолкали в машину, Наума перестали держать. Он огляделся: кто держал?! Но тех и след простыл.

Муж Фиры, высокий растерянный Вольт Ломовский, Наум Гур и Шинкарь со сверкающим магендовидом на груди побежали в приемную КГБ спасать Фиру. Наружная охрана состояла из солдат срочной службы в обычных серых и кургузых шинелях. Гебисты сновали с огромными пистолетами над правой половиной зада, и кителя их, со специальным разрезом, оттопыривались, топорщились.

Суетившиеся гебисты не вызывали желания к ним обращаться. Хотелось спросить у солдата с винтовкой, которому по уставу разговаривать не полагается. Наум сам ходил в такой кургузой шинельке, знал: солдат не выбирает места службы, куда ткнут, там и будет стоять. Спросил солдата едва ли не шепотом:

-- Скажи, где начальник, который принимает?

-- Иди к Иванову, -- таким же полушепотом ответил солдат.

-- А кто он?

Солдат зашагал прочь.

Наум и его друзья отправились к Иванову. Дебелый толстомясый мужчина в черном костюме праздничного, свадебного покроя сидел, откинувшись в кресле. Смотрел прямо перед собой, на телефоны.

-- По какому делу? -- спросил он хмуро.

Наум ответил резко:

-- Вашими людьми схвачена у здания суда Фира Ломовская!

-- Почему вы думаете, что это мы?

-- Очень просто! В Москве нет гангстеров. Наброситься на одного человека целой группой, запихнуть ему воротник в рот и утащить, как куль, в машину, мгновенно тронувшуюся... это могут только ваши люди.

"Свадебный" гебист молча смотрел на телефоны.

-- Повторяю, -- громче, с оттенком угрозы, произнес Наум. -- Гангстеров из Чикаго здесь нет. Я в этом совершенно уверен. Голос "свадебного" прозвучал безмятежно: -- Ну и что?!

-- Очень просто, -- рубил Наум. -- Иностранцы видели, как беседовавшую с ними женщину потащили, как вора. Сообщения об этом уже переданы за границу. Это вам не на пользу... Вы что, хотите раздувать эту историю?!

"Свадебный" молчал. Наум шагнул вперед. "С ними надо, как Дов. Только так!

-- Собственно, кто вы и как ваша фамилия? -- резко спросил он. -Покажите ваши документы! Я хочу знать, с кем я разговариваю!

Свадебный" побагровел. Под его мясистым носом заблестел пот. -- Я же спрашиваю ваши документы, почему вы требуете их у меня? 349"Шинкарь, разглядывавший "свадебного" в упор, усмехнулся. Вот оно как! И солдат в кургузой шинели ответил -- в сталинские годы такой стоял манекеном, и "свадебный укротитель" не тот... Другие времена -- другие песни! Наум продолжал сурово: -- Через сколько времени вы можете дать ответ или нам нужно снова идти к корреспондентам?

Гебист попыхтел, наконец, выдавил из себя: -- Подождите минут пятнадцать в коридоре.

Через четверть часа Наум постучал в дверь, приоткрыл ее. -- Уже выпустили, -- бросил, не глядя, "свадебный".

-- Где, из какого места? -- не унимался Наум. "Свадебный" аж зубами скрипнул. -- Из 84-го отделения милиции.

На улице, из телефона-автомата, Наум набрал номер московской милиции. Попросил дать ему 84-- е отделение. В трубке отрапортовали:

-- Капитан Шестак слушает.

-- Где Ломовская? -- резко спросил Наум.

-- Ваши люди взяли, ваши и отпустили, -- ответил капитан Шестак.

Когда они вернулись к зданию Верховного Суда РСФСР, Фира уже стояла там возле Иосифа Гура, рассказывала, как ее чуть не удушили собственным белым песцом.

Евреи теснились возле Гуров. После того, как схватили Фиру Ломовскую, отойти было страшно. Кто-то рассказывал для бодрости все ту же байку о шофере из России, которому, оказывается, в паспорте тоже поставили букву "Гимел" (значит, "ганеф" -- вор).

Наум, как и все, свято верил в эту историю. Его смущало только то, что каждый раз она обрастала новыми подробностями. Значит, не только мелом на автобусе начертали, но и в паспорт влепили. -- Правильно, -- сказал он посинелыми от холода губами. -- Советские нравы будем выжигать т а м каленым железом. Только вот как же в паспорт? По решению суда, что ли? Интересно!

Как стояли все вместе, так и кинулись к судебному выходу. Из дверей вышел вперевалочку мужик. В дубленом полушубке. Шапка надвинута на лоб. Начал о чем-- то говорить, чуть картавя... Наум спросил у Шинкаря удивленно: -- Какая жидовская морда из Риги сумела пролезть в здание суда? Никто не смог, а этот умудрился. Из толпы донесся голос Володи Буковского: -- Андрей Дмитриевич, уже было решение?

Да это же академик Сахаров! Ну, да, только Сахарову и дозволили. -Решения не было, -- тихо сказал Сахаров. -- Заседание перенесено на следующий день.

Обратно шли кучно, как стояли.-- Отменят рас-с-стрел, -- убежденно сказал Иосиф. -- Генералиссимус Франке вчера отменил баскам-террористам. Теперь этим деваться некуда. Фашист, значит, гуманист, а они кто? Волосы будут на себе рвать, а помилуют!

Вечером позвонил знакомый корреспондент, сообщил, что Виктор Луи* поделился с ним новостью: приговор будет отменен. Но Наум в логику Манефы не верил. Как и в ее гуманизм... Утром, отдав в лаборатории необходимые распоряжения, он примчался к зданию суда. Пусто. Никого нет. Наум взглянул на часы. Одиннадцать! Неужто подобрали всех? Как вчера Фиру Ломовскую.

У здания суда стоит, проминается с ноги на ногу "попка" в плащике с ватной поддевкой. Наум направился к нему. -- Как суд?

-- Суд кончился. Все разошлись... Не беспокойся. Отменили.