Алексей Писемский - Взбаламученное море Страница 32

— Ты что, чорт, делаешь? — обратился он прямо к молодому парню, и оба потом, не говоря ни слова, схватились, как два дикие зверя, и начали возиться по избе, издавая по временам злобные звуки и ругательства.

— Хорошенько его, хорошенько! — кричал с полу Иона.

— Робя, бьют! — произнес наконец парень, почти с треском костей упалая на пол под железным натиском Гаврилы. Несколько человек бросились к нему на помощь, но Гаврила так с ними распоряжался, что как толкнет огромным спожищем своим кого в рыло, кого в грудь, кого в брюхо, — так тот в углу избы очутися. Отбитые таким образом, они накинулись на поднимавшегося Иону и начали его тузить и даже драть за волосы.

— О-о-ой! о-о-ой! — кричал он, повертывая им то тот бок, то другой и хватаясь за голову.

— Перестаньте, перестаньте! — кричал Александр.

Но суматоха сделалась всеобщая. Девки и бабы, под поднятыми кулаками мужиков, убегали из избы. Красавица его тоже юркнула вон.

— Прочь! — закричал наконец Александр, пробираясь сквозь толпу, чтобы спасти как-нибудь Иону, и при этом выхватил охотничий кинжал.

— Коли так, робя, берись в колья! — раздалось снова, и в ту же минуту, Бог знает откуда, появились в воздухе поленья и палки. Александр чувствовал, что вся кровь прилила ему в голову. Он выхватил свой маленький охотничий пистолет.

— Если кто-то хоть с меята пошевелится, я сейчас пущу пулю, и в тебя… и в тебя… и в тебя… — говорил он, переводя пистолет с рожи одного мужика на другого, на третьего.

Те сейчас же начали отступать.

— Он, паря, и в сам-деле стрельнет.

— Если кто слово произнесет! — кричал Александр, дрожа всем телом, и, с помощью Гаврилы, который своего врага вышвырнул в сени и даже за лестницу, вытащил охающего и все-таки продолжающегося ругаться Иону Мокеича из избы и стал укладывать его в тележку.

При этом один из бивших его парней даже подсоблял им это делать.

Александр, сев на лошадь и выехав из селенья, был как сумасшедший.

— Это чорт знает что такое! — говорил он, хватая себя за голову.

— Такой буян народ, — пояснил ему Гаврила, впрочем, совершенно спокойно севший на облучок: — каждый праздник, что немножко, сейчас же в колья. Ну, тоже и к нам когда попадут, так угощаем тоже.

— Тоже? — спросил Александр с удовольствием.

— Тоже. У нас из бедных этих дворянчиков, пожалуй, такие есть лоботрясы, что и чорта уберут.

Александр беспокоился об Ионе Мокеиче.

— Чтоб он не умер! — сказал он.

— Нет, вон он, чу, спит уж! — отвечал Гаврила. — Не в первый ведь раз: завтра в баню сходит, и все пройдет.

— Ну, так я поеду домой?

— Поезжайте, — успокоил его Гаврила.

13

Побег от собственной совести

На другой день Бакланов сидел у себя в комнате; голова у него трещала; ему представлялось, что, верятно, теперь узнается по всей губернии, как они приезжали на поседки пьные, произвели там драку; наконец, сами мужики могут на него жаловаться, потому что он обнажал оружие. Словом, его мучили те разнообразные страхи, кторые обыкновенно бывают у человека с расстроенным пищеварением, так что, когда к нему в комнату зашел гайдук Петруша и проговорил каким-то не совсем обыкновенным голосом: «пожалуйте на минуточку суда-с!» — он даже задрожал.

— Что такое? — спросил он, вставая.

— Маша вас там спрашивает-с, поговорить ей нужно с вами-с.

Бакланов глядел в лицо гайдука.

— Где же она? — спросил он.

— В овине, на гумне дожидается-с.

Александр пошел. Ему не совсем приятно было это объяснение. «Пожалуй, еще чувствительность выражать будет! На что глупа, а это уж понимать начинает!» — думал он.

В овине, совсем почти темном, Маша сидела на кучке дров и плакала.

— Что это такое? О чем? — спросил Бакланов.

— Маменька ваша-с, — отвечала Маша: — призывала меня вчера к себе-с.

— Н-ну?

— По щекам прибила-с… «Мерзкая, говорит, ты…» — замуж приказывает итти-с за Антипова сына.

— Но ведь ты не хочешь?

— Нет-с, что хотеть-то-с!.. Я к крестьянству, помилуйте, совсем тоже, как есть, не прилучена… дом тоже бедный…

— Ну, и не ходи, если не хочешь!

— Выхлестать хочет, коли, говорит, не пойдешь: а я, помилуйте, чем виновата? Не своей охотой шла-с.

— Вздор!.. Не ходи!.. Я не позволю тебе этого! — говорил Бакланов и пошел к матери.

Но как было заговорить о подобном предмете?

— Вы там, маменька… девушка у нас Марья есть… Вы хотите ее насильно замуж выдать?..

— Непрменно… непременно… — проговорила, вспыхнув, Аполлинария Матвеевна и махнула при этом как-то решительно рукой.

— Не непременно-с! — вскричал Александр: — нельзя так вам вашим подлым крепостным правом пользоваться.

Аполлинария Матвеевна уж задрожала.

— Нету, нету, я уж решилась! — говорила она.

— В таком случае и я решусь, — продолжал Бакланов: — и завтра же уеду в Петербург.

Он знал, что ничем так не мог напугать мать, как своим намерением уехать в Петербург. Аполлинария Матвеевна больше всего на свете хотела, чтобы сын остался при ней, получил бы у них в губернии какое-нибудь выгодное место, женился бы на богатой невесте, и оба бы, он и невестка, ужасно к ней были почтительны.

— Вы ни звука, ни весточки не будете получать обо мне! — говорил он.

— Ну, Бог с тобой! Бог с тобой! — говорила Аполлинария Матвеевна и затем заревела.

Этого Бакланов решительно не мог вынести.

— Это чорт знает что такое, — говорил он, уходя из комнаты и хлопая дверьми.

Он опять пришел в овин к Маше.

— Ну, я говорил матери: не выдадут… — сказал он, полагая, что угроза его подействует на Аполлинарию Матвеевну.

— Нет, барин, как не выдадут?.. Выдадут!.. — сказала Маша и еще больше расплакалась.

Бакланова окончательно это взбесило.

— Это не жизнь, а каторга, — произнес он, уходя из овина.

Напуганная словами сына, Аполлинария Матвеевна не отложила своего намерения, а послала за Ионой Мокеичем.

«Он этакий говорун, — разговорит, может быть, его!» — думала она.

Александр, больной и расстроенный, только было прилег после обеда в своем кабинете, как двери отворились, и вошел Иона Мокеич, чистенький, примазанный, как бы ничего с ним перед тем и не случилось.

— Что, дяденька, а? — говорил он, входя.

Бакланов поднялся на диване.

— Вот кто! Ну что, как ваше здоровье? — произнес он.

— Да ничего! — отвечал Иона, садясь против него: — поотошел маненько… Что у вас-то такое натворилось?

Александр развел руками.

— Чорт знает, что такое тут происходит! — сказал он.

Иона усмехнулся.

— Вы слышали? — спросил его Бакланов.

— Нет, я сейчас только приехал.

— Я тут жил с одною девушкой нашей…

Иона в знак согласия мотнул головой.

— И вдруг моей матушке вздумалось выдавать ее замуж.

Иона опять усмехнулся.

— Что это так?.. — произнес он.

— Да, подите, вот!

— От зависти, надо полагать, старухи это делают! — объяснил Иона Мокеич.

— Вероятно! — подхватил Бакланов.

— Зачем-то нарочного присылал за мной… Думает, может быть, что я это похаю! — продолажал Дедовхин.

— Вы ей скажите, — начал Александр решительным тоном: — что если она это сделает, я сейчас же уеду, и чтобы сыном моим не смела потом считать.

— Эхма! — сказал Иона с грустью и ушел к Аполлинарии Матвеевне.

Бакланов, насупившись, сел у окна.

Иона Мокеич совещался с своею соседкою по крайней мере часа два и возвратился от нее с потом на лбу.

— Совсем баба с ума спятила, — начал он, входя к Бакланову.

— Что же? — спросил тот.

— Боится, что ты женишься на девчонке-то этой.

Александр уж захохотал.

— Да что же, я дурак, али сумасшедший, что ли?

— Эти соколы вон, вероятно, все насплетничали! — сказал Иона, кидая злобный взгляд на гайдука Петрушу, который в это время был у барина в кабинете и прибирал его платье.

— Никогда мы думать даже не смеем, чтобы говорить что-нибудь про господина, — отвечал ему тоже с злобным взглядом Петруша: — а что приказчик точно что докладывал госпоже, так как Марья не стала слушаться и на работу ходить…

— Сама девчонка, чу, хвасталась, что ты женишься на ней.

— Да, я точно что говорил ей ей, — отвечал Александр. Вообразите: девушку к вам приводят почти силой… надобно же было чем-нибудь утешить ее; ну, я и говорю: «я женюсь на тебе!».

При этих словах Петруша вздохнул: устыдился ли он содеянного им поступка, или находил, что к нему мало благодарности чувствуют.

Иона Мокеич не переставал лукаво усмехаться.

— Цепки они, проклятые, за эти слова-то!

— Да вы говорили матери, что я уйду в Петербург? — спросил его Александр.

— Говорил. Поди, вон, ревет на весь дом, как по покойнике.