Сергей Клычков - Князь мира Страница 32

Была она у барыни правая рука и главная наушница, и потому боялись ее все от велика до мала пуще самой барыни…

- Никак Микита сидит? - кивнула она старосте вытянутой головкой.

- Самолично, Марья наша Савишна, доброго здравствия! - вскочил Никита Мироныч и заелозил шапкой по лавке, сметая как бы после себя какую пылинку.

- А говорят люди, к тебе Недотяпа являлся…

- Оброчек принес, Марья наша Савишна.

- Ишь ты, после порки какой вышел честный мужик!

- Честнеющий! Слова больше не скажешь!

- Ты что же, к барыне?

- Думал так, Марья наша Савишна, доброго вам здоровьица!

- Недомогает она… ох, сильно недомогает! Вгонют ее в могилу, милостивицу, мужики!.. Неспокойство с ними: ишь, какую рань тебя вытребовала?!

- Да нет, Марья наша Савишна, сами пришли! По случаю опять Недотяпы!

- Что-о?.. Что такое ты говоришь?.. Сами пришли?!

Никита Мироныч не находился ответить.

- Да что ты, выпил, что ли, вчера через меру, так ведь спиртного ты сроду не потребляешь?.. Что это ты, Микита?.. А?.. - вытянула ключница еще дальше свою остроносую головку, повязанную черным платком вперехлестку.

Смотрит Никита Мироныч - и в самом ведь деле, не голова у ключницы на плечах, а… вправду дали прозванье… ворона сидит: нос в черных пупырьях, косы - воронье перо, а самое главное - глаза не человечьи, а и в самом деле вороньи… Но не успел Никита Мироныч про себя вдоволь надивиться этому сходству, как вбежала Аленка и выпалила как из ружья:

- Зоветь!

- Ну вот, это дело другое - иди! А то - сами пришли! Велики эти сами! Серопупое слово! - Ключница каркнула на Никиту Мироныча, как на дурную погоду, и повернулась на выход. - Ты, Аленка, в случае кликни, огурчиков спросону занадобится али бруснички?!

- Глупое слово, простите уж, Марья наша Савишна! - поклонился ей вдогонку Никита Мироныч и, вытянувшись, отряхнувшись, словно вылез из сена, сразу привстав на носки, передохнул на Аленку:

- Видимость как позволяет, душа Аленушка?

- Да рази ее разберешь?.. - передохнула и девка. - Нигрень! Хотя седни вставала…

- Ужли ж все не проходит?

Ступил Никита Мироныч на носочках за Аленкой в большой коридор, и непривычно для глаза заблестели лаком ореховые тяжелые двери по сторонам, за которыми, видно, и жизнь и царство даже другие!

- Ну… а… как?.. - неопределенно спросил он шепотком.

- Што-о? - тоже шепнула Аленка.

- Известно, душа Аленушка, "што".

- Приходил, - опять шепнула девка и заглотнулась.

- Говори-и!

- …Опять приходил!

- Майор?.. - спросил Никита Мироныч.

- …Известно!

- Ну-у?!

- Вон тут, в углу, меня так притилиснул и всю исщипал!

- Говори-и!

- Я как закричу-у! Барыня в рубашке выскочила, шлепков таких надавала! Сколько, говорит, раз тебе приказывала: не кричать! А рази стерпишь?.. Когда он… по женской!..

- Трудная у тебя служба, душа Аленушка!

- Нича, Микита Мироныч, обыкла!

- А майор-то как больше приходит?.. - опять страшливо зашептал Никита Мироныч. - По ночам больше… али тоже и днем?

- Что ты, Микита Мироныч, - махнула девка уверенно рукой, - он больше все ночью!

- Ну, и слава те осподи! - облегченно вздохнул староста. - А ты, душа Аленушка, сказала барыне, что, мол, староста пришел по делу?

- Не сумлевайся… привесилась к барыне, как к дуге колокольчик! Говорю: в людской староста сидит, такие новости говорит! Что, спрашивает, за новости еще?.. Опять кто-нибудь убежал?.. Нет, говорю, барыня, совсем напротив: пришел! Кто, говорит, пришел? Святой, говорю, новый святой! Оброк вам принес!

- Ну-у? - перебил девку нетерпеливо Никита Мироныч.

- Дура, говорит, позови его, что такое городишь! Ну, оно и вышло так точно: и ты не в ответе, и я ни при чем!

- Душа ты, девка… и в самом деле - душа! - смигнул Никита Мироныч и, вошедши за девкой в большую парадную залу, за которой вскорости была приемная и дальше спальни барынины и раздевальни, где в каждый гардероб, кажется, въедет телега и повернется, где чего-чего нету, но Никите Миронычу там бывать не приходилось, и он знает обо всем только со слов словоохотной Аленки, - смигнул Никита Мироныч на барынину половину и больше уже не заводил разговора.

*****

О, эти барские с высокими потолками покои!

Такая после смерти барина всегда в них затаенная тишина, нарушаемая только по праздникам приходским попом с немногочисленным причтом да раза два или три на дню причитаньями бедной девки, души Аленушки, с малых лет переносящей безропотно барынины лещи и потыкушки и, несмотря на это, каким-то чудом сохранившей девическую пригожесть и миловидность…

…Полы, крашенные в каменную краску такого странного цвета, что ни на охру, ни на кармин она не походит, а больше смахивает на застывшую где-нибудь в облупившемся уголку, лежащую на полу корочками и сохлыми пленками кровь, сами раскатываются на ее глянце неверные ноги, и глаза, отражаясь в них не хуже, чем в зеркале, остановятся вдруг навыкате, как у оборотня…

…Трясутся коленки от пересиленной дрожи, мутится в голове от быстроногих зайчиков, рассыпанных солнцем в зеркальные стекла высоких, как в церкви, окон, на окнах шелковые и карусетовые занавеси по бокам, повязанные тяжелыми канительными поясами, а посередке нежный, убранный узорами тюль, похожий на чуть заметную паутину, в которой невидимо для простого глаза, с неискушенностью озирающего все это роскошество после убогости нищеты, невидимо для глаза привесился где-нибудь на осьми лапах вниз желтым брюхом большенный паук…

…Парадные залы с тяжелой мебелью по стенам и простенкам до самого полу в чехлах из беленых холстов, которые у мужиков берегутся долгие годы только на саван, - кто тут, и в самом деле, сидит, утонувши в кресле по долгим зимним ночам, грея ноги в бархатных туфлях возле изразцовых каминов, с которых смотрят невинными глазами голые псиши, не скрывая стыда, и будто плюются, надувши скулы, заморские амуры, на мужицкий глаз, не знающий цены таким безделушкам, привыкший в своем дому только к солонице и плошке, похожие больше на не доношенных до срока младенцев, и место им только на погосте в темном углу?..

Уж и в самом деле, не прохаживается ли тут и после смерти со своей длинной трубкой в зубах непобедимый майор в полной парадной форме, в которой он, незадолго до смерти, совсем лишившись порядка, спал не раздеваясь, ожидая с часа на час, с минуты на минуту белого царя к себе с посещением по случаю представленья за геройство майора к награде, - то-то, наверно, блестит майор золотым эполетом, с которого свисают по краям золотые кисточки и шевелятся при каждом его шаге, как длинные червотонки могилы…

Да, видно, и впрямь отсоветовал ехать царю первый министр, и уж сидит теперь на майоре мундир не в обтяжку, как в некое время, колесом обкатывая вату, набитую в грудь, а висит как на палке, и только все та же без перемены на лысинке чудная ермолка, в которой еще при жизни своей майор походил не на героя Бородинской битвы, а на шута горохового, почему, должно быть, при встречах с ним и прыскали смешливые сенные девушки, за углом хватаясь за животы…

*****

Но не знаем, не знаем мы хорошо, что чувствовал своей до жестокости устрашенной душой Никита Мироныч, когда с постельной девкой душой Аленушкой добирались они по большому рысаковскому дому в осподскую приемную, где девка кивком указала ему на порог, а сама упорхнула за зеленую штору, как все та же немудрая птица-синица, вильнувши оторком русой косы и скрывшись тут же за дверью…

Долго стоял Никита Мироныч, подогнувши коленки, как после пашни умученный конь!

Провалиться бы ему, Недотяпе дураку мужику, сквозь дна без покрышки, у него вся голова святостью, как сарай сеном, забита, а тут из-за этой святости в глазах чернеет, оглянуться страшно, ложатся из окон к сапогам тени от рам, как кресты в луну на кладбище, должно быть, пока караводился с этой глупой синицей, солнце стукнулось о землю и во всех могилах повернулись на другой бок мертвецы…

Эна-ка из углов ползет чернота, словно пашня!

Взглянешь туда… и в ногах задеет жила за жилу…

…А вдруг… вдруг… вдруг?..

…В такой как раз час вдруг выйдет майор из боковой двери, которая идет к нему, на половину?..

…Подберется бесшумно и ради одной глупой забавы опять, как в старину при живности своей, разорвет над самым ухом бумажную хлопушку, словно при страхе и в самом деле из пушки выпалит, и закричит потом с диким смехом:

- Па…али! Ппа…ли, сукиные де…ети…и!

*****

И, не к разу вспомнивши и эту повадку покойного барина, Никита Мироныч еще крепче прижал к сердцу Недотяпины деньги и в тягостном ожидании снова зашептал молитву, но осекся на середине и зачастил Лукерьины причитанья:

- …Пошли ему, осподи, легкое на том свете лежание, ублажание ото всех, уважание, чтобы гвоздей в пятку не заколачивали, легонько с бочку на бочок поворачивали, сохрани и ухоронь его, царица небесная, от бури и ветра, от боли и недуга, чтобы снежки, дождички его не мочили, червоточки его не точили… чтобы…