Лев Толстой - ПСС. Том 27. Произведения, 1889-1890 гг. Страница 32

Кухарка.

Только с погреба пришла, опять лезть. Кому это?

Григорий.

Барышням тюрю. Живо! С Семеном пришли, а мне некогда.

Кухарка.

Вот наедятся сладко так, что больше не лезет, их и потянет на капусту.

1-й мужик.

Для прочистки, значит.

Кухарка.

Ну да, опростают место, опять валяй! (Берет чашку и уходит.)

Те же, без Кухарки.

Григорий (Мужикам).

Вишь, расселись. Вы смотрите: барыня узнает, она вам такую задаст трепку, не хуже утрешнего. (Смеется и уходит.)

Три Мужика, Семен и Старый Повар (на печке).

1-й мужик.

Двистительно, штурму сделала давеча — беда!

2-й мужик.

Давеча хотел он, видно, вступиться, а потом как глянул, что она крышу с избы рвет, захлопнул дверь: будь ты, мол, неладна.

3-й мужик (махая рукой).

Всё одно положение. Тоже моя старуха, скажем, другой раз распалится — страсть! Уж я из избы вон иду. Ну ее совсем! Того гляди, скажем, рогачом зашибет. О, Господи!

Те же и Яков (вбегает с рецептом).

Яков.

Сема, беги в аптеку, живо, возьми порошки вот барыне!

Семен.

Да ведь он не велел уходить.

Яков.

Успеешь. Твое дело еще, поди, после чаю… Чай да сахар!

1-й мужик.

Милости просим.

(Семен уходит.)

Те же, без Семена.

Яков.

Некогда, да уж налейте чашечку для компании.

1-й мужик.

Да вот предлегает разговорка, как давеча ваша госпожа очень как себя гордо повела.

Яков.

О, эта горяча — страсть! Так горяча, — сама себя не помнит. Другой раз заплачет даже.

1-й мужик.

А что, примерно, я спросить хотел? Она что-то давеча предлегала макроту. Макроту, макроту, говорит, занесли. К чему это приложить, макроту эту самую?

Яков.

О, это макровы. Это, они говорят, такие козявки есть, от них, мол, и болезни все. Так вот, мол, что на вас, они. Уж они после вас мыли-мыли, брызгали, брызгали, где вы стояли. Такая специя есть, от ней дохнут они, козявки-то.

2-й мужик.

Так где же они на нас, козявки-то эти?

Яков (пьет чай).

Да они, сказывают, такие махонькие, что и в стекла не видать.

2-й мужик.

А почем она знает, что они на мне? Може, на ней этой пакости больше моего.

Яков.

А вот поди, спроси их!

2-й мужик.

А я полагаю, пустое это.

Яков.

Известно, пустое; надо же дохтурам выдумывать, а то за что бы им деньги платить? Вот к нам каждый день ездит. Приехал, поговорил, — десятку.

2-й мужик.

Вре?..

Яков.

А то один есть такой, что сотенную.

1-й мужик.

Ну! и сотенную?

Яков.

Сотенную? Ты говоришь: сотенную, — по тысяче берет, коли за город ехать. Давай, говорит, тысячу, а не дашь — издыхай себе!

3-й мужик.

О, Господи!

2-й мужик.

Что ж, он слово какое знает?

Яков.

Должно, что знает. Жил я прежде у генерала, под Москвой, сердитый был такой, гордый — страсть, генерал-то! Так заболела у него дочка. Сейчас послали за этим. Тысячу рублей, — приеду… Ну, сговорились, приехал. Так что-то не потрафили ему. Так, батюшки мои, как цыкнет на генерала. А! говорит, так так-то ты меня уважаешь, так-то? Так не стану ж лечить! — Так куда тебе! генерал-то и гордость свою забыл, всячески улещает. Батюшка! только не бросай!

1-й мужик.

А тысячy-то отдали?

Яков.

А то как же?..

2-й мужик.

То-то шальные деньги-то. Что б мужик на эти деньги наделал!

3-й мужик.

А я думаю, пустое все. Как у меня тады нога прела. Лечил, лечил, скажем, рублей пять пролечил. Бросил лечить, а она и зажила.

(Старый повар на печке кашляет,)

Яков.

Опять тут, сердешный!

1-й мужик.

Какой такой мужчинка будет?

Яков.

Да нашего барина повар был, к Лукерье ходит.

1-й мужик.

Кухмистер, значит. Что ж, здесь проживает?

Яков.

Не… Здесь не велят. А где день, где ночь. Есть три копейки — в ночлежном доме, а пропьет всё — сюда придет.

2-й мужик

Как же он так?

Яков.

Да так, ослаб. А тоже человек какой был, как барин! При золотых часах ходил, по сорока рублей в месяц жалованья брал. А теперь давно с голоду бы помер, кабы не Лукерья.

Те же и Кухарка (с капустой).

Яков (к Лукерье).

А я вижу, Павел Петрович опять тут?

Кухарка.

Куда ж ему деться, — замерзнуть, что ли?

3-й мужик

Что делает винцо-то! Винцо-то, скажем… (Щелкает языком с соболезнованием.)

2-й мужик.

Известно, окрепнет человек — крепче камня; ослабнет — слабее воды.

Старый повар (слезает с печи, дрожит и ногами и руками).

Лукерья! Говорю, дай рюмочку.

Кухарка.

Куда лезешь? Я те дам такую рюмочку!..

Старый повар.

Боишься ты Бога? Умираю. Братцы, пятачок…

Кухарка.

Говорю, полезай на печь.

Старый повар.

Кухарка! пор-рюмочки. Христа ради, говорю, понимаешь ты — Христом прошу!

Кухарка.

Иди, иди. Чаю вот на!

Старый повар.

Что чай? Что чай? Пустое питье, слабое. Винца бы, только глоточек… Лукерья!

3-й мужик.

Ах, сердешный, мается как.

2-й мужик.

Да дай ему, что ль.

Кухарка (достает в поставце и наливает рюмку).

На, вот, больше не дам.

Старый повар (хватает, пьет дрожа).

Лукерья! Кухарка! Я выпью, а ты понимай…

Кухарка.

Ну, ну, разговаривай! Лезь на печку, и чтобы духа твоего не слышно было.

(Старый повар лезет покорно и не переставая ворчит что-то себе под нос.)

2-й мужик.

Что значит — ослаб человек!

1-й мужик.

Двистительно, слабость-то человеческая.

3-й мужик.

Да что и говорить.

(Старый повар укладывается и всё ворчит. Молчание.)

2-й мужик.

Ну, что я хотел спросить: эта вот девушка живет у вас с нашей стороны — Аксиньина-то. Ну что? Как? Как она живет, значит, честно ли?

Яков.

Девушка хорошая, похвалить можно.

Кухарка.

Я тебе, дядя, истину скажу, как я здешнее заведение твердо знаю: хочешь ты Татьяну зà сына брать — бери скорее, пока не изгадилась, а то не миновать.

Яков.

Да, ото истинно так. Вот летось Наталья, у нас девушка жила. Хорошая девушка была. Так ни за что пропала, не хуже этого… (показывает на Повара).

Кухарка.

Потому тут нашей сестры пропадает — плотину пруди. Всякому манится на легонькую работу да на сладкую пищу. Ан глядь, со сладкой-то пищи сейчас и свихнулась. А свихнулась, им уж такая не нужна. Сейчас эту вон — свеженькую на место. Так-то Наташа сердешная: свихнулась — сейчас прогнали. Родила, заболела, весною прошлой в больнице и померла. И какая девушка была!

3-й мужик.

О, Господи! Народ слабый. Жалеть надо.

Старый повар.

Как же, пожалеют они, черти! (Спускает с печи ноги.) Я у плиты тридцать лет прожарился. А вот не нужен стал: издыхай, как собака!.. Как же, пожалеют!

1-й мужик.

Это двистительно, положения известная

2-й мужик.

Пили, ели, кудрявчиком звали; попили, поели — прощай, шелудяк!

3-й мужик.

О, Господи!

Старый повар.

Понимаешь ты много. Что значит: сотей а ла бамон? Что значит: бавасари? Что я сделать мог! Мысли! Император мою работу кушал! А теперь не нужен стал чертям. Да не поддамся я!

Кухарка.

Ну, ну, разговорился. Вот я тебя!.. Залезай в угол, чтоб не видать тебя было, а то Федор Иваныч зайдет, или еще кто, и выгонят меня с тобой совсем.

(Молчание.)

Яков.

Так знаете мою сторону-то, Вознесепское?

2-й мужик.

Как же не знать. От нас верст 17, больше не будет, а бродом меньше. Ты что же, землю-то держишь?