Александр Успенский - На войне. В плену (сборник) Страница 32

Приказ этот до нас в тот день, когда он писался, не дошел, но именно в таком порядке и двинулся 20‑й корпус (жалкие его остатки) с фольварка Млынек навстречу своей судьбе!

Несмотря на сильное переутомление и солдат, и офицеров от непрерывных, днем и ночью, походов и постоянных боев, при полном отсутствии горячей, да и всякой пищи и крова, ночлегах на снегу, в грязи, с мокрыми одеждой и обувью – чувство долга не покидало наш полк и в этот последний момент тяжелой драмы 20‑го корпуса!

Мысли каждого из нас были сосредоточены на том, как пробиться в Гродно и как спасти полковую святыню – знамя.

Командующий полком полковник Соловьев уже перед самым выступлением полка для прорыва решил для спасения знамени зарыть его тайно в лесу, что и было исполнено ночью им, адъютантом штабс-капитаном Цихоцким, командиром знаменной роты поручиком Кульдвером и двумя знаменосцами. Древко с георгиевскими лентами и скобой было зарыто в лесу еще 3 февраля по приказу командира полка во время боя у Махарце.

В двенадцать часов ночи на 8 февраля наш авангард – 1‑я бригада 29‑й пехотной дивизии под командой своего доблестного командира генерал-майора Российского двинулась из фольварка Млынек. Он удачно изменил свой маршрут, вместо Жабицке – Курьянки на Бартники, и без дорог, оврагами и лесами, бросив коней и повозки, благополучно прошел мимо немцев! 8 февраля утром эта счастливая бригада была уже в Гр од но!

Главные же силы, к сожалению, пошли обыкновенными дорогами на Жабицке. Кольцо немецких дивизий из армий Эйхгорна, Фалка и Лицмана с двух флангов, при преследующей нас сзади армии Белова (схема № 3), в это время уже замкнулось: все дороги, пересекающие шоссе Липск – Сопоцкин на Гродно, были немцами заняты (схема № 4). Таким образом, настал последний роковой час страшной трагедии 20‑го корпуса!

Я помню, как в ночь на 4 февраля остатки нашего полка (сто семьдесят восемь нижних чинов при одиннадцати офицерах) тихо двигались в лесу, в общей колонне главных сил. Отдельные выстрелы с флангов, а иногда с тылу, сопровождали нас. На эти выстрелы уже никто не обращал внимания.

Слабый утренний рассвет осветил бледно-зеленые измученные лица моих солдат. Они в это время на ходу со вниманием слушали рассказ ехавшего рядом старшего унтер-офицера пулеметной команды о последних минутах и геройской смерти его начальника, поручика Н. Н. Нечаева в бою под Грюнвальде (30 января). Смертельно раненный в живот поручик Нечаев, когда солдаты хотели вынести его из огня, не позволил им этого сделать и продолжал распоряжаться… Когда же был получен приказ об отходе, он приказал сначала вынести пулеметы и, умирающий, слабеющей рукой благословил их уходить. «Но мы, – говорил унтер-офицер, – не могли его, умирающего, так оставить – и мы не ушли от него, пока он не скончался на наших глазах». Глаза рассказчика были полны слез!..

Вот и мостик через реку Волькуши у фольварка Млынек. Я вижу командира 27‑й артиллерийской бригады генерала Филимонова, стоящего у мостика. Он поджидает свои батареи. На вопрос последнего проезжающего через мост командира полка: «Как, ваше превосходительство, думаете, пройдем мы здесь или нет?» – генерал в ответ молча осеняет его большим крестным знамением!

Кончается лес… И вот, как только стали видны просветы опушки, сразу застучали немецкие пулеметы; и спереди и с флангов засвистели пулеметные струи, и на разные тона запели ружейные пули. Падают убитые и раненые, но мы продолжаем движение, только теснее смыкаемся в своей полковой колонне.

Опушка леса… и сразу забухали немецкие гаубицы, заскрежетали и завыли, разрываясь в воздухе, шрапнели и гранаты. Быстро-быстро, теряя убитых и раненых, мы переходим в боевое расположение и, выйдя из опушки на большую широкую поляну, окруженную холмами, цепями продолжаем наступление. Огонь немецкой артиллерии и пехоты усиливается, и уже буквально со всех сторон… Кольцо противника все уже сжимается, но вот наша артиллерия заняла позицию на холмах опушки леса, сзади нас, и открыла свой огонь тоже во все стороны! Часть их снарядов летит через наши головы. Мы почти бежим по болотистой равнине с кочками, наивно думая, скорее достигнув впередилежащего леса, вырваться из объятий смерти, но навстречу нам, стреляя на ходу, уже идут немецкие цепи, их пулеметы вырывают у нас целые ряды убитых и раненых, а немецкие батареи с расстояния семьсот шагов, потом четыреста шагов беглым огнем гранатой на удар и, наконец, дождем картечи, встречают наше безумное, без патронов наступление по болоту!.. Все части наши перемешались. Некоторые из нас громко, нервно кричат все время: «Уфимцы, сюда!», «Камские, ко мне!» Как в калейдоскопе, промелькнула где-то в стороне мчавшаяся в атаку сотня казаков (прикрытие штаба корпуса). Видно было, как раненые и убитые казаки и их лошади отставали и падали на землю.

Артиллеристы, когда расстреляны были все снаряды, пристреливали лошадей, бросали в реку Волькуши или в болото замки и панорамы от орудий и присоединялись к нашим цепям, пытаясь, как и мы, прорваться, но уже было поздно: кольцо сжалось! Со штыками наперевес бросились они на нас…

Лично я, барахтаясь по пояс в болоте и теряя последние силы от возобновившейся боли контуженой головы, не успел вынуть револьвер, как немцы вырвали его у меня из рук, окружили нас, офицеров, и отделили от наших нижних чинов.

Подошел немецкий гауптман, лицо его было страшно бледное, он весь дрожал, отдал нам честь и прежде всего потребовал сдать ему наши полевые сумки и карты. Мы отдали. Еще перед атакой эти сумки были опустошены ними от всего, что могло бы пригодиться немцам; мы уничтожили даже дорогие для нас письма с родины!

Маленькая, но трогательная подробность: конюх мой, всегда на войне заботившийся, чтобы вовремя подать мне коня, в эту «последнюю из последних» минуту вынырнул откуда-то с Янусом, подбежал с ним ко мне и наивно доложил: «Ваше высокоблагородие, садитесь, быть может, немцы далеко поведут!» Слово «поведут» оскорбительно отозвалось в моем сознании, но в это время немецкий фельдфебель (должно быть, понимавший по-русски) грубо вырвал у конюха повод и крикнул: «Verboten, das ist unsere Kriegsbeute!» (Нельзя, это наш трофей!)

Тогда конюх обратился ко мне: «Ваше высокоблагородие, попросите немцев, чтобы позволили мне в плену быть с вами!» Немцы на эту просьбу преданного мне простодушного солдата только усмехнулись и грубо отогнали его от офицерской группы.

Последний прощальный взгляд кинул я на солдат-уфимцев, оставшихся в живых, и на моего любимого Януса, на которого уже взобрался толстый немецкий фельдфебель.

Через несколько минут мы присоединились к общей группе попавших в плен офицеров 20‑го корпуса. На опушке леса всех нас встретил окруженный офицерами старший из немецких генералов (кажется, командующий армией) напыщенной речью: «Все возможное в человеческих руках вы, господа, сделали: ведь, несмотря на то, что вы были окружены (руками он показал полный обхват), вы все-таки ринулись в атаку, навстречу смерти! Преклоняюсь, господа русские, перед вашим мужеством!» Он при этом отдал нам честь, держа руку под козырек.

А через несколько дней после этого печального финала трагедии 20‑го корпуса в немецкой ежедневной газете «Schlesische Volkszeitung» от 2 марта н. ст. 1915 года № 117, появилась статья известного военного корреспондента Рольфа Брандта с описанием последнего сражения русского 20‑го корпуса.

Вот она: «В густых августовских лесах, без всякой внешней поддержки шел, оставленный всеми, русский 20‑й корпус, по всем тропинкам и дорогам леса на восток, навстречу судьбе. С юга дорога была заперта вдвойне. С одной стороны – немецкими отрядами, которые преграждали дорогу на Липск; с другой стороны рекою Бобром, прикрываясь которыми 20‑й корпус мог бы быть спасен, но переход этот под огнем противника был немыслим.

Единственная возможность, которая оставалась, это прорваться из Августовской пущи в нескольких местах и прорвать немецкую линию на Сопоцкин – Голынка – Бартники, какою угодно ценой, и тем пробить дорогу на Гродно. Это было героическое решение, к которому пришел генерал Булгаков: спасти свой корпус, хотя и в грезах, для своей армии.

У Волькуши – Сблоевск – Жабицке окруженные русские колонны выступили из опушки леса быстро вперед. Они отбросили свои прежние способы борьбы, как можно больше окапываться, и искали прикрытие в холмистой местности между Волькуши – Бартники – Марковцы – Старожинце. Тогда немецкие пулеметы открыли свой огонь, гаубицы и пушки стреляли на восемьсот метров и под конец на четыреста пятьдесят метров по густым массам, которые после поражения заполнялись новыми колоннами.

Все это избиение, которого не знает военная история, разыгралось на площади в две тысячи метров, так что даже простым глазом можно было видеть, как целые кучи людей оставались лежать и как батальон за батальоном был уничтожаем под треск пулеметов. Под беглым огнем легкой полевой артиллерии новые и новые колонны выступали вперед, все более и более поле усеивалось трупами на этом узкоограниченном участке боя, и немецкий огонь наносил все новые большие потери в колоннах, в их безумной атаке.