Борис Фальков - Горацио (Письма О Д Исаева) Страница 32

А пока - надо терпеть. И отвечать на вопрос "де вы робите" без промедления. Хотя и это, как и ответ на "де вы родилися", чревато осложнениями.

Во-первых: а вдруг я, имея разные места рождения, и работаю в разных местах? Что, кстати, соответствует действительности. И что же, значит, я один в разных местах должен буду выйти на пенсию и умереть? А как это сделать технически, при помощи каких-таких хирургических инструментов? То есть, как это: на меня одного надо две анкеты, две церковные и ЖЭКовские книги, два ЗАГСовских дела заводить, а то и больше? Что ж такое получается: нас двое, а то и больше, этих Исаевых? И сколько Исаевых, столько у Исаева, допустим, жён и дочерей? Один, стало быть, Исаев уважаемый, другой - дорогой, а третий и вовсе презренный! Голова кругом пойдёт, действительно.

А тут ещё и во-вторых: надо сказать, что вопрос "де ж ви робите" задаётся в Берберии первым, ещё до "как вас зовут". И если вы, мадам, кого-нибудь встретите на тропинке в лесной глуши - то и там вы его не избежите. Я имею в виду местного лесника. Это - представитель оппозиции, эдакий Робин Гуд Полтавской губернии. Но и он обязательно спросит: "ну, и де ж вы..." Теперь представьте, дама, я на него отвечаю: в двух институтах, в трёх академиях, в четырёх городах, но в основном - ДОМА РАБОТАЮ! После того, скажем, как меня определили от рождения разделённым надвое, а то и натрое, такой ответ значительно усложняет загадку. А как прикажешь отвечать, если я действительно в упомянутых местах имею часы, но нигде - полную штатную ставку? А если совру, да проверят - что же, по-новой писать анкету? Уж лучше бы ответить сразу: писатель, и сразу пускаться по-новой, не дожидаясь и не провоцируя проверок. Ибо за "писатель" без всякого промедления и проверок последует: "Так... И ДЕ ж вы, письменник, робите?" И запахнет милицией. А в милиции, может быть, уже и не берберы, а что-нибудь поближе нам, породнее... В общем, на таможне, и то проще.

Я предположил бы, что у берберов совершенно иные представления о профессии как таковой. Точнее, что труд у них ещё не разделён на профессии. Эпоха разделения труда тут ещё не наступила. И потому "работа" значит для них не что делать, а - где делать. Работа у них - понятие географическое. Хоть печь топи, хоть трактор ремонтируй, это всё одно. Где ты это делаешь! Что и должно соответствовать месту жительства в той или иной мере, в той мере, которую способна зафиксировать анкета. И чем ближе место работы к месту рождения, тем она легче и непротиворечивей это может зафиксировать, стало быть - тем яснее лицо, портрет фиксируемого человека. С моими же ответами выходит, что у меня вовсе нет лица, или что я один в трёх лицах, во множестве лиц! Плюс моя проклятая бородёнка! То есть, выходит, что я - так называемый "летун". Анкетной терминологией же: бродяга, бич. Как же иначе меня зафиксировать? Конечно, председатели анкеты сразу и докладывают в Гадяч, в уголовку. Ну, а в Гадяче ко всему прибавляется Чернобыль... И им ясно: откуда именно я такой летун. Но это всё я только предположил БЫ, то есть, так бы я объяснил дело, если бы его можно было объяснить, применив логику и кое-какое знание коридоров мироздания!

Ведь, поправ всю логику и минуя все коридоры, наш Володичка отвечает на вопрос "де вы робите" одним словом "МОСХ" и умолкает, не давая никаких объяснений. То есть, на мой интеллигентный взгляд - отвечает до крайности нагло. А разве объективно это не наглость, отвечать письменно в анкете: "Я юноша благородный из стран далёких", и всё? Однако, его ответ вполне удовлетворяет берберов и самого их председателя. И гадячскую уголовку тоже. Разбираться теперь в этом я предоставляю тем, кто столь же нагл в отношении Бога и Его мироздания. А я умолкаю.

Конечно, кое-кто скажет, что МОСХ принимают за организацию совершенно секретную и безопасности не лишённую, но я скажу: оставьте это. Не тревожьте сокровенных тайн Творения Божиего. Это вам выйдет боком. А мне - дайте этими тайнами насладиться в тишине... Скажу так, и умолкну снова.

После же моих разумных ответов, я стал для берберов чем-то вроде телевизора. Я тут травку начал косить за оградкой... И пока кошу - вокруг оградки стоят берберы шпалерами в позе "чурчур" и молча смотрят. Отнюдь не украдкой, в упор. С отвалившимися челюстями. Есть опасность, что кто-нибудь из них позабудет всё на свете, впавши в транс, и тогда я получу бесплатно пугало у оградки, и таким образом решится проблема птичек, покушающихся на мой урожай чернослива. Я подозреваю, что душа истинного бербера, стоящего в позе "чурчур", сама собою отлетает от тела. Чего жалкие индийские факиры добиваются путём лишь усиленных тренировок, и то - не всегда. Ну, а вдруг она не вернётся, отлетит навеки?

Но пока на лугу за оградой, если уж говорить о "навеки", стоит холодильник "Донбасс", который я подкупил у одного полтавского барыги по пути сюда. И который, может быть, будет там стоять вечно. Поскольку мы не знаем, как его внести в дом: и двери, и окна слишком узки.

Вот... Однако, в целом, как видишь, жёнушка, это то, что нам было нужно.

Крепко целую тебя и Фуфку. 17 августа Здоймы.

8. ДЖ. Т. РЕВЕРСУ В МАДРИД.

Дорогой Джон!

Всё необходимое для заключения тобой договора с издательством я проделал. По-видимому, сейчас оно занято подготовкой своих предложений. Уверен, всё будет в порядке. Запасись терпением, у нас дела делаются хоть и быстрее вашего, но и не быстрее самого времени. Оно сейчас мчится вскачь. Не здесь, конечно, не в деревне, слава Богу. В столице, в Москве.

Через пару дней я отпишу тебе подробней, у меня появились новые мысли по поводу твоей последней вещи... Но я должен их ещё покрутить маленько. Кстати, занимаясь интенсивно твоей прозой, я оказался на краю опасной пропасти. Инерция этого гнусного дела, оказывается, так велика, что я, кажется, и сам вот-вот запишу прозою. Как ты, как твои герои, как, наконец, - известный герой Мольера. Я уже ловлю себя за руку...

Боже мой! Это только что мне пришло в голову... Эдак я, в конце концов, запишу и поэзией! Чур, чур меня! Не я твой лиходей, Джон.

Обнимаю. 17 августа Здоймы.

9. Е. А. СЕВЕРЦЕВОЙ В МОСКВУ.

Ему мешал живот.

Придержав дыхание, он пригнул к животу голову и протиснул тело наружу, стараясь не касаться залепленных грязью краёв проёма. И лишь после этого, развернувшись, потащил за собой тяжёлый портфель. Затем, утвердив тело в приемлемом равновесии, он захлопнул дверцу. При этом взгляд его привычно скользнул всё по тому же обтянутому рубашкой животу, и ниже, насколько живот же и позволил...

"Сволочь", подумал он уныло. Пока он возился с этими жирными подлыми сволочами, портфелем и животом, на правом колене успело появиться чёрное пятно. Кроме того, за три часа езды новые светло-голубые брюки смялись, а ниже живота навечно образовались заломы. Он поднял локоть и глянул за подмышку: да, и сзади - тоже.

С таким трудом подавляемая раздражительность немедленно вырвалась из-под контроля и развернулась, подобно освобождённой пружине, в отчаянье. Он со свистом выпустил сквозь зубы придержанный воздух и с ненавистью уставился на пятно. Цепь раздражавших его, сменявших друг друга мелочей не желала прерываться. Их бешеная стая вела осаду крепости - необходимости терпеть - по всем правилам, и, одновременно, все правила нарушая. В точно рассчитанный ими миг, например, появилось это инквизиторское сиденье, от которого теперь ломило поясницу. Вовремя появилось и чувство вины за то, что уклонился в Полтаве от исполнения семейного долга. Это были, конечно, мелкие неприятности. Но именно кровососущие мелкие неприятности неутомимы. Он всегда предпочитал неприятности крупные, но разовые, - мелким. Скажем, укус гадюки - планомерному садизму комаров. Хотя, так параллельно основным мыслям он комментировал себя, привыкнув беседовать с собой в форме диалога и сразу в нескольких его вариантах, хотя неизвестно - как бы ты рассуждал, толстячок, получив и то и другое одновременно. Может быть, перешёл бы на форму монолога? Ну нет, сказал он вслух с отвращением, с чего бы это... Пусть внутренними монологами занимаются простейшие. На то они простейшие и есть: кто-то же должен заниматься выдумками, оглупляющими сложнейшую внутреннюю действительность, упрощающими до идиотизма сложнейший организм души, если уж существуют и такие выдумки.

Но факт есть факт: именно эти, для других ничего не значащие, мелочи порождали в области его мочевого пузыря томительные ощущения готовящегося взрыва бомбы. Нечто вроде разъедающей кислоты вводилось в живот, и там, внутри этого постоянно лезущего ему на глаза телесного недостатка, иначе он не мог расценивать этот... бурдюк, это чрево, кислота въедалась во внутренности, разрушала перегородки между ними, превращала в слизь мякоть селезёнки и печени, а затем и прочую плоть, и душу, а душа...

- Жизнь, - пробормотал он, уже чувствуя отвращение к пошлой реплике, которую едва успел начать, - ты коротка, но искусно себя вечнишь.