Рукотворный рай - Дмитрий Николаевич Москалев Страница 32

Мальчик уже не верил ей, не верил её лживым речам, которые терпел тогда, когда волок соль, и истощенный побирался по той нищей деревни, чтобы в один момент лишиться всего, кроме тухлого куска хлеба, который даже та мерзкая тетка побрезговала взять. На сей раз сестра поиздевалась над ним сполна! Как она заливалась звонким смехом, даже не подумав помочь ему, чуть не погибшему под кулаками и плетью злого разъяренного мужика. Вспомнив все это – он расплакался, по щекам его текли соленые слезы, но он сдержал себя, утерся и поднял нос – все-таки он же взрослый, как и его отец!

Дорога от этого становилась невыносимо скучной и тусклой, воспоминания мучили его, кроме них не на что было опереться, мальчик ещё не научился мечтать, он так ещё плохо знал этот мир! Взрослый мир, где живут взрослые, жестокий мир, грубый, казавшийся ему таким теплым в его первые осознанные годы детства, и такой серый и чужой сейчас! Без защиты, без поддержки, в круглом одиночестве наедине с собственными неокрепшими мыслями.

Было пройдено в кротчайший срок несколько деревень, где подавали скудно, на пару дней пропитания, так сказать, подразнить червячка, в иных гнали с избы, с матом, с палками, в иных добрые люди приютили сиротку у печи, кто в хлеву со скотиной.

Старики рассказывали сказки, прибаутки, шутили, но голодали, даже от этого в иных людях не пропадало жизнелюбие и человеколюбие. Опустошенные войной края мальчик старался избегать, они нагоняли в его сердце скорбь и страх, ему было уютнее на родных просторах, спать под родными березками, в безмолвной тишине скитаться от деревни к деревне, иной раз кланяясь попутным встречным нищим или крестьянам. Иногда проезжали грузовички, которые сиротка провожал любопытным и радостным взглядом. Какой радостью было для него увидеть гудящий грузовик! Были бы силы, он бы пустился за ним в погоню, стараясь не отставать, как пару лет назад с братьями!

Так шли дни, все сильнее грызли вши, сильнее распухла спина, раны сохли, лопалась корка, становилось все прохладнее, о доме уже не думалось, он стоял в памяти последним прибежищем, таким далеким, до которого уж невозможно возвратиться. А ветер все гнал, да гнал вперед заплутавшего в чужих краях мальчишку.

Нигде ему не было родного гнезда, ничто не могло заменить ему родной дом, никто не мог заменить родную семью, мать и отца. Сиротка не оставался у добрых людей, а шел дальше, как будто взрослый странник, живущий в сердцах других одним днем.

Добрые люди подсказывали дорогу, направляли, вели в места более изобильные, но изобильными те были лишь на устах их, и в умах тех, кто всегда считал, что хорошо там, где их нет, где-то там за горизонтом всегда живется лучше, чем им бедным. Наверное, к слову сказать, то была великая надежда на лучшее, которое лежит за горами, да за реками.

Крестьяне выживали и жили, положение их улучшалось, улучшалось положение рабочих, только улучшение все ещё не касались людей пущенных по миру, до них ещё не доставали лета, не доставали ослабленные от войны трудовые руки народа.

Начались железнодорожные станции. Пройдя немалый путь вдоль рельс, сиротка зацепился за проходящий мимо состав. Его не интересовало куда тот его увезет, лишь бы быть в пути! Лишь бы ехать, смотреть, как проносятся мимо деревья, кусты вдоль шпал! Скорость его радовала, она его гипнотизировала своей бесконечной однотонностью природы.

Пришло время сойти.

Поспрашивав у местных о других краях, куда ходят поезда, узнал, что поезд идет через город ***, и проходит мимо яблоневых садов, когда-то посаженных дворянином ***, теперь же принадлежащих советскому народу, откуда их вывозят составами, собирают рабочие дружной семьей.

–Да, вагонами везут их туда вон, – человек махнул рукой, на Москву ль, – раньше было больше! Сейчас-то, пара вагонов всего! Иной раз сыпется прямо сверху, поезд пронесется, можно подобрать, но кислые, кислые яблочки, но хороши-то как! А ты чей есть? С каким краев? И не страшно тебе маленькому по белу свету скитаться? – удивился милый пожилой человек, улыбающийся, но ничего не имевший при себе.

–С энтих, – сиротка сказал откуда он, и в вкратце рассказал о минувших днях.

–А-а, далеко, ну ты езжай в ту сторону, не спутаешь, он там останавливается на станции ***, как сады пойдут вдали, увидишь, яблони они раскидистые, невысокие, и в глубь иди, но смотри не попадись, могут и сторожить их! Хотя уж и сезон прошел, поздно ты, это, сюда приехал. Прощай!

–Спасибо дядь! – отблагодарил мужика сиротка и браво двинулся в путь.

–Бог в помощь! – помахал мил-человек к ответ.

Прислонившись зудящей спиной к холодной стене грузового вагона, мальчик вскоре уснул, очнувшись на *** станции от гудка и грохота составов, сошел и двинулся вдоль посадок, и правда, яблоневых садов. В пути его немного растрясло и продуло сквозняком из щелей, так, что вскоре зашмыгал носом и озяб, от чего сильнее согнулся к земле.

Сады обезлюдели, деревни стояли вдалеке, за садами, дороги пустовали, и сиротка по пути не встретил ни одной живой души. Деревья окружал высокий частокол, а возвращаться назад, да так далеко в то место, где было не огорожено мальчик не захотел, день тем временем склонялся к вечеру.

Маленькие ножки шмыгали по обрюзгшей колее. Таким одиноким он себя почувствовал в этой дали от дома, в этой глуши, что тоске не нашлось уж место в его маленькой душе, он взглянул на небо, которое едва заволокло серыми холодными тучами, и свернул в бурьян, отбросил его руками и приблизился к частоколу.

Частокол издали пугал мальчика больше, чем в полуметре, сиротка схватился за брус и полез наверх, едва сползая вниз, добрался вершины и шатаясь, держа равновесие уселся и осмотрелся.

Глаза его расцвели, он сидел так высоко, что даже сам испугался, но почувствовал себя царем этих садов, полных яблок, как ему казалось, осмелел.

Чуть наклонившись, спрыгнул. Послышался хруст под ногой, которая провалилась в какую-то грубую неглубокую яму, а затем последовала острая боль.

Сиротка закричал от боли, перевернулся на бок и вытащил из ямы ногу, которую пронзил насквозь, да вдоль, острый кол волчьей ямы. Окровавленный конец его торчал почти у самого колена, пронзая плоть, из которой текла свежая кровь.

Когда шок от испуга прошел, нога