Когда Нина знала - Давид Гроссман Страница 32

И тем не менее ее обращение звучит так искренне и убедительно, что я вдруг жду какого-то человеческого голоса, который ответит ей из камеры.

«Посмотри на меня, зайка. – Она распахивает куртку, в которую закуталась. – Видишь кофту, которая на мне? Помнишь, как ты обрадовалась, когда нашла эту кофту на базарчике в Провансе?»

«Ты помнишь, что бывала в Провансе? – улыбается Нина камере, а я вижу, что все это… – что все-то? Что тут происходит? – для нее нечто мучительное, и она не отступает. – Это красивое место во Франции, в стране французов. Помнишь, что есть такая страна – Франция? – И она снова улыбается камере: – Ты была в Провансе много лет назад, с Рафи, помнишь Рафи? Ты была молодая. Оба вы были молодые. Молодыми были и красивыми, так Рафи всегда говорит. И Рафи очень тебя любил, ты помнишь Рафи, который так тебя любил?»

Я смотрю на своего отца. В этом диком безумии он выглядит так, будто вся его судьба зависит сейчас от ответа на Нинин вопрос. Более того: ее ответ застрял на том, существовал ли он вообще все эти годы?

«И ты тоже его любила, – шепчет Нина. – Может, никогда не высказала этого, как полагается, но любила».

Рафаэль издает какой-то странный, сдавленный звук.

«Я надеюсь, что о тебе хорошо заботятся в том месте, где ты находишься», – говорит Нина и делает шаг вперед, а мой отец, может, из страха, на шаг от нее отступает. И она еще продвигается навстречу ему, а он встает напротив нее, уже твердо. И снимает. И она улыбается ему с благодарностью.

«Я надеюсь, Нина, – говорит она, – что тебе достаточно тепло и что ты хорошо одета. Что тебя одевают в красивые одежды, сшитые со вкусом, и что тебе варят еду, которую ты любишь, и раз в день тебя моют и деликатно смазывают тебе руки хорошим кремом, и локти тоже, потому что у тебя на локтях такая сухая кожа…»

Тут происходит нечто, чего мне не ухватить. Что-то выше моего понимания.

«…и занимаются твоими волосами и ногтями тоже. И насчет ногтей не уступай. Помни, что твоя мама Вера всегда говорит: ногти – это визитная карточка леди…»

Теперь уже Вера издает сдавленный вздох.

«Прошу без звуковых помех, – шепчет ей Нина и снова обращается к камере со сноровкой, которая меня поражает. – Я хочу рассказать тебе одну историю, Нина, – продолжает она тем же странным тоном, легким и чуть-чуть сюсюкающим. – И это про тебя, Нина, про твое детство и про твоих папу с мамой, Веру и Милоша».

Она не спятила.

Нет.

Она делает здесь нечто, что описать я не в силах.

И именно в этот момент Нина скрещивает руки на груди и совершенно другим голосом, своим обычным голосом говорит: «Все, Рафи, можешь прекратить съемку. Это то, о чем я вас прошу».

Молчание.

«Но почему?» – осторожно спрашивает Рафи.

«Это моя просьба».

«Просьба?»

«Я могу обратиться с ней только к вам троим».

Вера делает несколько шагов и, покачнувшись, опускается на мостовую. Хватает голову руками.

«Все в порядке, мама?»

«Ты так напугала меня, девочка!»

Рафаэль глотает слюну. «И когда ты думаешь… то есть где ты… где она это увидит?»

«В любом месте, где окажется».

«Где?»

«Я еще не знаю. Когда вернемся с острова, я начну искать. В том месте, где живут люди в моем положении».

«В Израиле?» – беззвучно спрашивает Рафи.

«Да», – уныло говорит она.

По переулку идет очень старый человек. Согнутый пополам. Опираясь на две палки. Мы замолкаем. Он останавливается и долго на нас глядит. Ролики в его голове крутятся медленно, пока он пытается сообразить, что мы за люди.

«Я найду ей хорошее место, место, где согласятся показывать ей его хотя бы раз в неделю», – говорит Нина после того, как старик удалился.

«Кому?» – спрашивает смешавшаяся Вера.

«Женщине, которой я через какое-то время стану».

«И что же ей будут показывать?» – шепчет Вера.

«Фильм, который мы сейчас снимаем, и то, что снимем завтра на острове».

«И она будет сидеть перед экраном или компьютером», – бормочет мой папа, и я знаю, что мысли его в другом месте: видимо, Нина и впрямь возвращается. Нина будет в Израиле.

«Не знаю, что она сможет из этого понять, – говорит Нина. – Но раз в какое-то время, например раз в неделю, в месяц, она сядет и посмотрит, и услышит рассказ про себя, какой была когда-то».

«Как рассказ, который читают ребенку перед сном?» – теперь шепчу я.

«Да. – Нина удивлена моим вопросом. Благодарит меня кивком головы. – Именно так. Сказку «доброй ночи» перед тем, как она… – Нина откашливается, сглатывает слюну, – …перед тем, как она уйдет во тьму».

Это больно, как от удара кулаком. Я даже не представляла себе, насколько.

«Она будет сидеть и слушать рассказ про себя, – снова с изумлением говорит Нина, будто только сейчас начинает понимать то, что нам предлагает. – Может быть, это вернет ей саму себя на пару минут. Может, даже даст ей ощущение, что и она человек. Наконец-то и у нее будет свой рассказ».

Молчание.

«Мы это сделаем, – говорит Вера и приподнимается, и становится вдруг повыше росточком. – Верно, ребятки?» И Рафи говорит: «Сделаем, конечно». И он подходит и обнимает Нину: «Просто будем с ней говорить. Только с ней».

«Но это не «она», а «ты», – торгуется Вера.

«Это я, когда буду очень больна. Когда уже буду «она». Жесты, взгляды, которыми обмениваемся. Все медленно и мрачно. Мы до сих пор не понимаем, почему вдруг стали партнерами, но нас наполняет какой-то благоговейный трепет.

«Так ты хочешь…» – спрашивает Рафаэль. «Да». – «И с чего начнем?» – «Может, отсюда, со встречи Веры и Милоша, – говорит Нина. – Это логичней всего, разве не так?» – «В каком смысле – логичней?» – «В том смысле, что так она пришла в этот мир».

«Ты».

«Она. Я… – Нина с неловкостью сжимает губы. – Может, просто примете то, что со мной должно случиться в ближайшие годы? Я, она…»

«Так мне снова начать сначала? – спрашивает Вера с печальным видом. – Начать с того, как я его встретила?» – «Да, только сейчас просто рассказывай ей, говори ей», – просит Нина. Рафаэль говорит: «Вообрази, будто объектив камеры – это ее глаза». – «Ладно». – «Только старайся улыбаться, мико, не