Ветер сулит бурю - Уолтер Мэккин Страница 32

— Что другое? — настаивала она.

— Море, ну и мало ли что, — сказал он.

Тут она рассмеялась. Она подтянула кверху коленки так, что они уперлись ей в грудь, и крепко обхватила их руками.

— Вот это уж странно, — сказала она. — Разве в Голуэе не то же море, что здесь?

— Верно, — сказал Мико, — только устроено там все иначе. Если, к примеру, выглянуть из окна нашего дома, то море будет немного в стороне, а неподалеку есть ямы, в которые сваливают всякий хлам.

— Зачем?

— Там у нас площадки для игр устраивают, — сказал он, — и все такое. Вот туда и свозят отбросы со всего города — засыпают, значит, ямы.

— Воображаю, какая там вонь стоит! — сказала она.

— Да уж, — сказал Мико со смехом, — воняет всем чем угодно: и мокрыми тряпками, и тухлой капустой, и консервными банками, и еще каким-то красным песком, которым посыпают яму сверху. Он, говорят, все уничтожает, даже сорняки. И все-таки мне этого недостает. Привык я, ну вот и скучно теперь.

— Первый раз в жизни слышу, чтобы кто-то без вони скучал, — сказала она, и оба снова рассмеялись.

— Если так говорить, и впрямь смешно получается. Но ведь и другое есть: река, например, и лодки у причала, запах рыбы и бородатые старики с удочками, и церковные шпили. Да мало ли что.

— А разве у нас здесь всего этого нет? — спросила она. — У нас тоже есть и речки, и лодки, и причалы, и запах рыбы, и бородатые старики, и церковные шпили. Глянь-ка вниз, — продолжала она, обводя руками, — уж такого у вас, верно, нет.

Со склона горы, где они сидели, им было видно расстилавшуюся внизу долину: Аугрис, похожий на указательный палец; море, омывающее его; бесконечные отмели Ома и остров Инишбоффин, поднимающийся по другую сторону из горячей мглы. И разбросанные поля, и желтую дорогу, прорезавшую долину, и солнце, освещавшее выбеленные известью домики с соломенными кровлями, которые, казалось, росли прямо из земли, как грибы, и чаек, носившихся в воздухе, и поблескивавшее внизу голубое озеро с маленькой фигуркой рыбака, застывшего на коленях в лодке, с удочкой, опущенной в воду. Да, что хорошо, то хорошо!

— Нет, — признался он и откинулся на локти. — Такого у нас нет, но если бы ты только видела Корриб-Лох[25]. Вот на что стоит посмотреть.

Тогда она снова рассмеялась звонким, продолжительным смехом, и он увидел, как у нее на шее вздрагивают маленькие жилки.

— А, да чего там, — сказала она, — так можно продолжать сколько угодно. А может быть, нам просто каждому свое место нравится? Давай помиримся на этом?

— Давай, пожалуй, — сказал Мико.

Они поднялись и, забрав своих осликов, пошли домой. На ней было синее платье в горошек, короткое, так что видны были ее коленки, худые и загорелые. Ноги у нее были хоть и босые, но хорошенькие. Очертаний ее фигуры не могло скрыть даже платье, довольно-таки бесформенное, сшитое кое-как. И когда они пошли рядом, он заметил, что она ему до плеча и что ей должно быть лет пятнадцать-шестнадцать.

— Ужас какой ты большой, — сказала она, положив руку на спину ослика и приноравливаясь к его мелким, грациозным шажкам. — Сколько тебе лет-то?

— Мне пятнадцатый, — сказал Мико. У него было большое искушение соврать, но в конце концов он все-таки решил сказать правду.

— А на вид тебе лет девятнадцать, — сказала она, и ему это было приятно.

Да и правда, ему можно было дать все девятнадцать. Плечи у него были широченные, мощная грудь так и распирала фуфайку. Он порадовался, что надел длинные брюки. Они расстались немного повыше того места, где берут торф. Мико чувствовал, что этот день, это место и все происшедшее с ним ему уже больше не забыть никогда, что бы там потом ни случилось. Она стояла, склонив голову немного набок, смотрела на него открытым взглядом и улыбалась.

— И не расстраивайся из-за пятна, — сказала она и вдруг сделала нечто странное: протянула руку и притронулась к пятну, прямо к самой его середке.

Он ощутил прикосновение ее руки и легкий нажим пальцев. Впервые в жизни чужая рука коснулась его щеки.

— Важно то, что внутри.

— Как картошка с испорченной кожурой? — спросил он.

— Вот-вот, — сказала она. — Как картошка с испорченной кожурой. — И похлопала его легонько по щеке, и отняла руку, и пошла прочь, а потом обернулась на дороге, помахала ему и скрылась из виду, но не из его памяти.

«Разве ее забудешь! — думал теперь Мико. — Пока в небе есть солнце и луна, пока в воде живет рыба, а над водой летают чайки, я буду ее помнить».

С тех пор он встречал ее несколько раз, но много разговаривать им не приходилось. Всегда тут был кто-нибудь еще, и он отчасти даже был рад этому. После их первой встречи она так завладела его мыслями, что он боялся, как бы она, чего доброго, не заметила этого по его глазам и не рассердилась бы, что какой-то четырнадцатилетний мальчишка смеет о ней думать. «Откуда же ей знать, — рассуждал Мико, — что у меня так жизнь сложилась, что на самом деле я куда старше своих лет, да и чувствую я себя совсем не на четырнадцать. Я прямо старик настоящий, только не знает она этого. Но, слава Богу, сегодня я ее увижу. Вот только взойдет луна, попробую сразу же вытащить Комина и пойдем копать пескороев[26]».

Он свернул с дороги и пошел прямо на желтый свет, падавший из окошка маленького домика, сплошь завитого красным вьюном. Плющ поднимался с земли, расползался по белой стенке и нахально тянулся к стрехам соломенной кровли.

Глава 7

Вырваться из дома им с Комином удалось не сразу. Сколько Мико ни сопротивлялся, его усадили возле очага на маленькой скамеечке, которую миссис Коннолли предварительно протерла парусиновым передником, и хотя он только что поел у дяди Джеймса, ему всунули в руки чашку чаю, заставили выпить и съесть кусок обжигающей руки жареной, насквозь пропитанной золотистым маслом лепешки. Ему пришлось выдержать целое сражение, чтобы