София Дубнова-Эрлих - Жизнь и творчество С М Дубнова Страница 33

Этот спор был продолжением многолетней полемики в печати, на трибуне и в дружеском кругу. В журнале "Гашилоах" появилась написанная с обычным лаконизмом и блеском статья Ахад-Гаама "Отрицание голута", представлявшая собой запоздалый ответ на одно из "Писем о старом и новом еврействе". Автор "Писем" в свое время упрекал ахад-гаамистов в (154) непоследовательности: признание Палестины духовным центром - утверждал он - естественно сочетается с теорией автономизма в диаспоре. В статье "Отрицание голута" Ахад-Гаам заявлял, что он не игнорирует диаспоры ни в настоящем, ни в будущем, но находит ее искаженной формой жизни народа. С. Дубнов, не считая спора законченным, выступил с возражениями в "Еврейском Мире" ("Утверждение голута", Евр. Мир, 1909, кн. 5). Он утверждал: люди, признающие диаспору исторической необходимостью, должны стремиться к нормализации еврейской жизни при помощи тех средств, которые современное правосознание дает в руки национальным меньшинствам. Теоретический монизм духовного сионизма должен уступить место практическому дуализму. Исходя из этого общего положения, он указывал, что тяжелый грех берут на душу противники "жаргона", которые пренебрегают могучим орудием еврейской автономии в диаспоре: обиходным языком семи миллионов. "Статья Ахад-Гаама и мой ответ - пишет автор "Книги Жизни" - представляли собой скорее мирный диалог, чем полемику".

Существование "Еврейского Мира" давало писателю возможность время от времени возвращаться к волновавшей его проблематике "Писем"; но любимым его детищем был трехмесячник Историко-Этнографического Общества "Еврейская Старина", который он редактировал от первой до последней строки.

Определяя во вступительной статье цель нового издания, С. Дубнов заявлял, что инициаторы "Старины" стремятся создать особый тип журнала: оставаясь строго научным, он должен давать импульсы к "историческому мышлению, которое не уводит от жизни, а вводит в ее глубины, ведет через старое еврейство к новому". Журнал посвящен был главным образом истории и этнографии польских и русских евреев - этой наименее разработанной области еврейской исторической науки. Ценным вкладом являлось постоянное сотрудничество польско-еврейских историков Балабана, Шорра и Шиппера; по истории русских евреев много писал Ю. Гессен; М. Вишницер, деятельный член Историко-Этнографического Общества, вел постоянный отдел библиографии, С. Ан-ский разрабатывал проблемы фольклора. Сам (155) редактор помещал статьи и заметки почти в каждой книжке, а, кроме того, в отделе "Документы и Сообщения" систематически печатал материалы из своего архива. С радостью следил он, как растет фундамент научных исследований и сырых материалов, на котором должно быть воздвигнуто здание истории восточного еврейства. Он был до такой степени захвачен своей работой, что не успевал даже делать записи в дневнике. Количество этих записей могло служить мерилом душевного спокойствия писателя: он прибегал к дневнику главным образом в такие минуты, когда в душу вползала тревога, когда из физической и душевной усталости рождалось опасение, что не удастся выполнить план работы, которая составляла смысл жизни. И когда 20 апреля 1909 г. он после трехмесячного перерыва вынимает из ящика заветную тетрадь, там появляются такие строки: "Жизнь полна, делаешь любимое дело, осуществляешь идеал юности. Но отчего же я не только физически утомился, но и душа устала, и не умолкает в ней ропот: не то, не то! Я созидаю Историческое Общество, исторический журнал, который за полвека подготовит достаточно материала для еврейского историографа. Но не поздно ли для меня? Отдать теперь остаток жизни на свозку исторического материала и отказаться от надежды строить! Такое самопожертвование было бы еще разумно, если б я видел за собою рать строителей, творцов. Но где они? Пока даже в "Старине" вся тяжесть черной редакторской работы падает на меня одного" ...

Часто повторяющаяся мысль, что жизнь может неожиданно оборваться, внушена была не боязнью смерти, а сознанием огромности той задачи, которую ставил себе писатель. В день Рош-Га-Шана 1909 г. среди пурпура и золота северной осени молится он о том, чтобы ему "дано было закончить любимый труд прежде чем уйти из мира". Он вырезал эту дату - 3 сентября 1909 - на коре березы; кусок коры, срезанный спустя несколько лет, при разлуке с Финляндией, хранился в ящике письменного стола еще в рижские дни...

Редакционная работа не только отнимала много времени, но была источником постоянных волнений. Цензура зорко следила за обоими русско-еврейскими журналами; доносы черносотенной (156) печати усиливали ее бдительность. Материально "Еврейский Мир" был необеспечен, и редакция решила превратить его в политический еженедельник. С. Дубнов одобрял это решение, но вследствие недостатка времени вынужден был уклониться от участия в редакции. Журналу, впрочем, не суждена была долгая жизнь: не имея прочной общественной опоры, он вскоре закрылся.

На исходе 1909 г. С. Дубнов окончательно решил отказаться от многих литературно-общественных обязанностей ради работы над многотомным трудом. Готовясь к этому труду, он вдруг ощутил острую тоску по старым друзьям, по тому городу, где прошли зрелые годы жизни, и решил съездить в Одессу.

(157)

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

НАД БОЛЬШИМ ТРУДОМ

В ночь на 1-е января 1910 г. писатель, гостящий у одесских родственников, предается воспоминаниям. "Сейчас, - пишет он в дневнике - родился новый год в старом городе, где протекла почти половина моей литературной жизни. Уже видел старых друзей и знакомых ... Третьего дня гуляли компанией в парке. А сегодня вечером я бродил один по знакомому кварталу... Было тихо и малолюдно на плохо освещенных улицах, но я хорошо разглядел силуэты знакомых домов, и передо мною пронеслись 1891-1903 годы, и тени былого шли со мной рядом, шептали о былых порывах, о последнем периоде молодости с его душевными кризисами и внешней борьбой. Теперь брожу здесь, как по кладбищу ... Постарел, опустился город, и как будто глубокий траур навис над ним после кровавых октябрьских дней. Хожу по улицам и часто думаю: вот этот тротуар был обагрен кровью моих братьев, вот тут горсть героев самообороны была расстреляна солдатами, охранявшими громил и убийц. Некогда сияющий, жизнерадостный город притих под дыханием этих кровавых - призраков..."

Очень обрадовался старому другу С. Абрамович. Семидесятипятилетний писатель недавно вернулся из лекторского турне по Литве и Польше, где его шумно чествовали. Он был бодр и оживлен и рассказывал с большим воодушевлением о своей поездке и ближайших литературных планах. С. Дубнов застал у него Бялика и Равницкого; возобновилась беседа, прерванная шесть лет назад. Писатели, основавшие издательство "Мория", горячо убеждали С. Дубнова начать писать по древнееврейски. Он обещал (158) приложить все усилия к тому, чтобы одновременно с оригиналом печатался древнееврейский перевод "Истории".

Общественная атмосфера изменилась за последние годы. Проблема национального воспитания по-прежнему волновала умы одесситов, но споры шли уже не между националистами и ассимиляторами, а между гебраистами и идишистами. Гость старался держаться вдали от шумных собраний. Он настроен был элегически и бродил целыми часами по парку, не расставаясь со своим дневником. 4-го января он отмечает: "пишу на холмике у колонны, где в былые годы сиживал, обдумывая свои произведения, читая, мечтая. Как будто не 6 лет тому назад, а только вчера был здесь" ... Писателя тянуло в глухой переулок к двухэтажному дому с садом: в этих стенах, приютивших теперь чужих людей, еще жила, казалось, прежняя жизнь - работа, раздумье, тайная, гложущая сердце тоска. Много воспоминаний будило и другое брошенное гнездо, находившееся по соседству, где жил в былые годы Ахад-Гаам...

Последний вечер в Одессе С. Дубнов провел в кругу друзей; в середине января он был уже в Петербурге. "Я вернулся к самому себе - пишет он. Вот уже восемь дней сижу за письменным столом, ... отрываясь от него только для обеда, моциона и сна. Углубился во второе тысячелетие дохристианской эры, радикально перерабатывая древнейшую историю евреев для нового издания. Работаю с увлечением, сознавая, что творю новое на основании ... всего продуманного и высказанного в лекциях за последние годы". Другая запись гласит: "Я верен обету. Веду жизнь назарея историографии. Отрываюсь только на несколько дней для чтения рукописей "Старины", да по субботам для приготовления и чтения лекций по средневековой истории на Курсах". Особенное удовлетворение давала писателю мысль, что он стал, наконец, двигаться "по магистральной линии жизненных задач".

В годовом собрании членов Историко-Этнографического Общества (февраль 1910 г.) С. Дубнов прочел доклад - "О современном состоянии еврейской историографии". Он изложил социологическую концепцию еврейской истории и обосновал новое деление на периоды. Эти мысли спустя несколько месяцев были (159) развиты во введении к новому изданию "Всеобщей Истории Евреев".