Аэростаты. Первая кровь - Амели Нотомб Страница 33

– Это папины стихи.

Я открыл сборник. Там были длинные колонки слов в рифму. Такие я видел в книгах для чтения, попадавших мне в руки в детском саду или дома. Что-то мне мешало приниматься за такие тексты, даром что читать я научился два года назад.

– Что ты о них думаешь? – спросил Жан.

Я вытаращил глаза. С каких пор надо что-то думать про поэзию? На всякий случай я поделился с ним своим экспертным мнением:

– Это поэзия.

– Но это хорошо или нет?

Вопрос поставил меня в тупик. Мне и в голову не приходило, что стихи можно одобрять или не одобрять. Поэзия просто существовала – как плохая погода, праздники или оловянные солдатики. Это была реальность, которую надо брать в расчет. Я не ответил. А Жан сказал:

– Это никуда не годится.

Мне стало плохо. Начинался разговор из тех, что были выше моего понимания и нагоняли тоску. Жан забрал книгу и прочел вслух один текст. Мне показалось, что его выспренний тон вполне уместен, я не уловил, что он старался высмеять прочитанное.

– Ну? – спросил он. – Ты понял, почему это никуда не годится?

– Мне шесть лет, – ответил я в надежде на снисхождение.

– Какой ты недогадливый. Я же специально читал с выражением. Мог бы услышать, что это нелепица.

– Это поэзия, – повторил я.

– Представь себе, поэзии вовсе не обязательно быть напыщенной. Ты когда-нибудь слышал про сюрреализм?

– Мне шесть лет, – повторил я.

– Будешь знать. Я тебе одно скажу: папина поэзия – говно. Кроме него, никто сейчас не пишет такого патетического барахла. И ценить эту чепуху могут только идиоты из его окружения. Расскажи сюрреалистам про Пьера Нотомба, они умрут от смеха.

От таких слов мне стало не по себе. И я ни с того ни с сего спросил, знал ли он моего отца.

– Конечно. Он погиб, когда мне было одиннадцать.

– Какой он был?

– Старший брат. Серьезный, строгий. Уважал отца. Никакой фантазии. Совсем не похож на меня.

– Он с тобой хорошо обращался?

– Он мне за всю жизнь сказал от силы пару слов. Папа его обожал. Хороший сын, послушный, не ставил под сомнение его авторитет.

Я почувствовал, что он моего отца не любил, и огорчился. Жан снова стал злословить про Дедушку. Я его больше не перебивал, боялся, что он опять скажет что-нибудь плохое о моем отце.

– Если бы папа просто писал чушь, мне было бы плевать. Если бы он только сооружал свои пойемы (да, когда стихи паршивые, я их называю “пойема”), я бы не возмущался, но он убил уже трех человек, дорогих моему сердцу.

Я побледнел. Жан явно понимал, что мучает меня.

– Он убил мою мать и двух сестер.

Я хотел возразить. Звуки застряли у меня в горле.

– Тебе ведь сказали, что они умерли от туберкулеза? Что такое туберкулез? Болезнь бедняков. Если бы этот тип был способен нормально кормить семью, мама, Маризабель и Луиза были бы здоровы. Но нет, месье предпочитает писать стихи, которые никто не покупает.

– Он спас Леонтину, – наконец выговорил я.

– Предположим. Думаешь, он это сделал, потому что хотел защитить слабую женщину? Нет. Он взял это дело из мелкого тщеславия. Знал, что о нем будут писать во всех газетах. И знал, что не заработает ни копейки. Ты небось считаешь, что равнодушие к деньгам – это хорошо?

Я ничего такого не считал, мне было дурно, меня трясло.

– Да и вовсе он к ним не равнодушен. Он из-за денег на маме женился. А когда она умерла, женился на мачехе по той же самой причине.

– Бабушка любит Дедушку, – возразил я.

– Мачеха – святая женщина. Она не все понимает.

До сих пор я никогда не сталкивался с ненавистью. Теперь она предстала передо мной в режиме реального времени, и я бы дорого дал, чтобы оказаться в другом месте. Я не знал, что в возрасте Жана презрение к отцу вполне естественно.

– Ты видел, как он себя ведет за столом? Накладывает себе первому, что очень грубо по отношению к жене, да к тому же делает вид, будто не знает, что нас за столом больше десятка, есть дети и подростки, они как раз растут, а этот старик, которому ничего не нужно, хапает половину еды.

– Он живет на луне.

– У него настоящий дар делать вид, что он живет на луне.

– Ты его ненавидишь, – сформулировал я, пытаясь не столько поставить диагноз, сколько прояснить смысл слов.

– Я тебе запрещаю судить о моих чувствах к отцу.

– Прости, я тебя слушаю.

– Так послушай еще. Все не так просто. Я знаю, что