Один день что три осени - Лю Чжэньюнь Страница 33

– Минлян, ты все-таки пришел.

Затем она добавила:

– На мне не осталось живого места, все тело горит огнем.

– Чем я могу помочь? – спросил Минлян.

– Найди какой-нибудь водоем и опусти меня в воду, мне сразу полегчает.

– Я этот район плохо знаю, куда мне идти?

Тут на подмогу снова подоспел светлячок:

– Следуй за мной.

Положив фотографию за пазуху, Минлян последовал за ним и покинул садик; светлячок летел впереди, Минлян шел за ним; они миновали одну улицу за другой; один переулок за другим; наконец, оставив позади целую вереницу улиц и переулков, вырвались на широкий простор, к самому берегу Янцзы. Река вздымалась волнами и казалась необъятной. Лунный свет отражался в ее водах, отчего над рекой было светло как днем.

– Ма, мне бросить тебя прямо в реку? – спросил Минлян.

– Бросай, – ответила Интао и добавила, – я, конечно, боюсь воды, но сейчас это единственный выход.

Тогда Минлян взял мамино фото, на котором она была в костюме Белой змейки, и бросил его прямо в реку. Кто бы мог подумать, что, едва оказавшись в воде, мама вдруг отделится от фото и предстанет в облике девицы Бай из «Легенды о Белой змейке»; теперь вместо мамы перед ним была девица Бай; замысловато играя длинными рукавами, она возвысилась над рекой и запела ту самую арию, в которой обращалась к Фахаю и Сюй Сяню. Преисполненный торжественной скорби, ее голос пронзал поднебесье. Вдруг светлячок взлетел ввысь и взорвался, рассыпавшись фейерверком разноцветных огоньков. Никто, кроме Минляна, этой картины не видел, как и не слышал никаких звуков. Между тем Минлян понял, что мама, несмотря на ее заверения, вовсе не боится воды, она лишь опасалась попасть в реку из-за множественных проколов на теле, но теперь было видно, что она оказалась в своей стихии. Тут, вспомнив, что во сне его мама что-то говорила про Яньцзинь, Минлян произнес:

– Ма, хватит петь, ты говорила, что хочешь вернуться в Яньцзинь, вот и возвращайся туда поскорей, пока тебя снова не прикололи к доске.

В этот момент накатила огромная волна, мама Минляна успела лишь крикнуть «сорок пять…», после чего тут же исчезла под водой.

Минлян так и не понял, что она хотела этим сказать, прямо на его глазах маму накрыло волной, и она пропала. В тот момент Минлян рассудил, что мама таким способом вернулась в Яньцзинь, и только в третьем классе на уроках географии, он узнал, что Яньцзинь находится на севере, а Янцзы течет на восток; если маму унесло течением реки, она никак не могла оказаться в Яньцзине.

И куда же тогда ее унесло?

Приложение. Разговор в соломенной хижине

Приколотая иглами к доске, Интао невыносимо страдала, не в силах ни жить, ни умереть. Тогда она взмолилась к Яньло-вану:

– Владыка, я признаю свою вину. Сказав, что вернусь в Яньцзинь, мне следовало сдержать слово, а я самовольно осталась в Ухане.

Яньло-ван еще не успел раскрыть рта, как в разговор, поигрывая металлической плетью, вмешался Чжун Куй:

– Во всей Поднебесной нет мест не подвластных владыке, ты думала, что, убежав в Ухань, сможешь скрыться из виду, а заодно высвободится из колеса Сансары?

– Да нет же, – соврала Интао, – у меня такого и в мыслях не было.

Сделав паузу, она продолжила:

– Владыка, вы же сами говорили, что если умерший из-за шуток возьмет и расскажет сразу пятьдесят смешных анекдотов, умещающихся в одну фразу, то вы даруете ему перерождение? Находясь в Ухане, я мало того, что приглядывала за сыном, ни минутки не расслаблялась и уже придумала пять таких анекдотов. Снимите меня отсюда, и я их вам расскажу.

Яньло-ван еще не успел раскрыть рта, как Чжун Куй заорал:

– Владыка говорил о пятидесяти анекдотах, а не о пяти; но, к счастью, у нас тут не людской, а загробный мир, и слово Владыки – закон, иначе здесь бы уже повсюду витали души безвинно погибших. Раз пять анекдотов уже придумала, осталось еще сорок пять, так и быть, оставайся и сочиняй дальше.

Ночью, когда в хижину заявился Минлян, чтобы снять с доски фотографию мамы, Чжун Куй, закричав про оставшиеся сорок пять анекдотов, чуть было не задел мальчика своей плетью.

Разумеется, Минлян ничего этого не слышал. Между тем Яньло-ван остановил Чжун Куя и сказал:

– Разве ты не говорил, что во всей Поднебесной нет мест, не подвластных владыке? Пусть идет куда хочет., посмотрим, какие еще испытания принесут ей эти сорок пять анекдотов.

Сделав паузу, он добавил:

– Вполне возможно, что с ней произойдет еще что-нибудь чудное, а для нас это, считай, что дополнительный анекдот.

Чжун Куй уловил намек Владыки и остановил свою плеть.

5

В Ухань приехала бабушка Минляна. Бабушке было за семьдесят. Когда Минлян только-только родился, Интао дала ему имя Ханьлинь, но, когда Минлян научился разговаривать, он то и дело твердил, что у него перед глазами темно, поэтому бабушка дала ему другое имя – Минлян, что означало «свет».

Бабушка жила в Яньцзине на улице Бэйцзе. Во дворе ее дома росло огромное финиковое дерево, чей ствол могли обхватить лишь двое людей; по словам бабушки, дереву уже перевалило за две сотни лет, посадил его еще дед деда Минляна; в молодости дед деда Минляна был перекупщиком ослов, и саженец финикового деревца он привез аж из самого Синьцзяна, из города Чарклыка. Спустя двести с лишним лет дерево не утратило своей пышности и каждую осень приносило три мешка фиников. Эти финики бабушка с дедушкой перемешивали с просяной мукой и делали из этой массы финиковое печенье, которое потом грузили на ручную тележку и катили к перекрестку на продажу. Вечерами над их прилавком зажигался шахтерский фонарик. В те времена родители Минляна трудились на хлопкопрядильной фабрике, работа там проходила в три смены, у родителей не было времени, чтобы присматривать за сыном, поэтому до трех лет Минляна растила бабушка. Всякий раз перед сном Минляну нравилось слушать, как бабушка рассказывает истории, в Яньцзине они назывались «заливалками». Когда они устраивались под одеялом, Минлян просил:

– Бабушка, расскажи заливалку.

– Ну, что ж, заливать так заливать, а ты слушай внимательно, – отвечала бабушка.

Спустя несколько десятков лет в памяти Минляна еще сохранились три любимые бабушкины «заливалки». Одна из них была про желтомазеньких. Под желтомазенькими имелись в виду хорьки. Бабушка рассказывала, что, когда она была маленькой, у них на заднем дворе любили резвиться хорьки. Бывало, едва наступал вечер, как к ним вместе со всем молодняком заявлялся