Ничего, кроме нас - Дуглас Кеннеди Страница 33

— Да, конечно, подходим.

— Влюбленность, страсть, все такое… но мы реально друг другу нравимся. Это же хет-трик.

— Эй ты, футболист!

— Ты меня раскусила. Заткнись и лучше поцелуй меня.

Позже в ту ночь мы ютились, вжавшись друг в друга, на моей односпальной кровати, а у меня в голове звучал въедливый скептический голосок: Ты уверена, что правильно поступаешь? Вот так, очертя голову, начинать общую жизнь с парнишкой, которого знаешь каких-то пару недель? Обуревающие меня сомнения роем носились вокруг. Настолько, что, когда я встала, чтобы взять сигарету и плеснуть нам вина, Боб, сев в кровати, сказал:

— Дай угадаю, о чем ты думаешь: как-то все это слишком быстро.

— Ты мои мысли читаешь?

— Ну уж настолько-то…

— Я этого хочу. Но и страшно немного.

— Мне тоже. Но тут такое дело: не надо относиться к этому как к чему-то бесповоротному, из разряда «раз и навсегда». Давай посмотрим, как пойдет… а я уж постараюсь, чтобы пошло хорошо.

— И никакого давления, а? — улыбнулась я. — Настоящая ночь выборов.

— По крайней мере, хоть что-то хорошее из нее вышло. Да, и спасибо…

— За что?

— Что не распсиховалась, когда я открыл тебе свой ужасный секрет.

— Когда у меня пропала подруга и я ела себя поедом за то, что ничего не сделала, чтобы это предотвратить, моя мама сказала: «Чувство вины похоже на машину, потерявшую управление. Несется по странной траектории и во все врезается».

— Аминь!

— Давай в субботу начнем искать жилье.

Наутро, перед началом своей лекции, профессор Хэнкок подозвал меня жестом и спросил, смогу ли я зайти после занятий к нему в кабинет. Мне он показался усталым или плохо выспавшимся. Может, сидел допоздна и следил за результатами выборов? Но это было маловероятно, так как результаты огласили уже в 20:00 по местному времени.

Лекция, которую читал Хэнкок, была посвящена полному отсутствию избирательных прав у кого бы то ни было в колонии Массачусетского залива, за исключением избранных пуритан. Лишь они признавались достаточно праведными и чистыми для того, чтобы удостоиться права сделать отметку в бюллетене для голосования.

Если Хэнкок и чувствовал себя усталым, как мне показалось перед лекцией, через каких-то несколько минут он вошел в свою колею, и благозвучная, ласкающая слух речь полилась как обычно, завораживая аудиторию.

— Духовная чистота, несгибаемость, безупречная жизнь и благосклонное отношение к теократической правящей элите колонии — вот условия, при которых вы получали право голосовать в Массачусетсе Джона Уинтропа, — отметил Хэнкок и продолжил, вызвав смешки в аудитории: — Несомненно, наш свежепереизбранный вице-президент Спиро Агню целиком и полностью одобрил бы такой подход к выборам. Потому что, если кто не разделяет его взглядов на патриотизм и его мировоззрения, тот плохой американец.

После лекции Хэнкок торопливо убрал конспекты в портфель и ушел поспешнее, чем обычно. Через полчаса я робко постучала в дверь его кабинета в Хаббард-холле.

Сидя за столом, он протирал платком очки. Без привычной роговой оправы на лице он выглядел беззащитным и неуверенным.

— А… Элис, спасибо, что зашли.

Приглашая меня сесть, Хэнкок жестом указал на стул с жесткой спинкой напротив стола.

— Мой голос сегодня не показался вам хриплым, грубым? — просил он.

— Нет, я не заметила, профессор.

— Точно? Потому что мне определенно кажется, что он звучит грубо и хрипло.

— Нет, мне правда показалось, что сегодня ваш голос звучал прекрасно.

— Вы ко мне добры. Лично мне казалось, что я слушаю радио из Восточной Европы — сплошное шуршание и помехи. В прошлую пятницу мне удалили полип из горла. А вчера пришли результаты биопсии. Полип оказался злокачественным. У меня рак.

Глава седьмая

Рак! Какое всеохватное, чудовищное слово. Профессор Хэнкок, сохраняя спокойствие и достоинство, объяснял мне возможные последствия своей болезни.

— Мой онколог сказал, что рак — это зачастую генетическая рулетка, — говорил он, глядя прямо на меня. — В моем возрасте и принимая в расчет то, что я в жизни не выкурил ни одной сигареты, трудно иначе объяснить, откуда взялся этот полип в горле. Просто не повезло, как сказал все тот же онколог. А с учетом того, что биопсия оказалась положительной, последствия, боюсь, огромны.

— Насколько огромны? — Мой голос звучал неуверенно, смущенно: я не знала даже, могу ли задавать подобные вопросы.

Но Хэнкоку вопрос вроде бы не показался бестактным. Наоборот, ему явно хотелось поговорить со мной на эту тему.

— Есть опасения, что опухоль могла дать метастазы.

— Я не понимаю, что это значит, профессор.

— Это означает диффузию, распространение, проникновение в другие органы. Метастазы смертельны.

Последовало долгое молчание.

— Вы умираете, профессор? — выдавила я наконец.

— Это главный вопрос. По словам онколога, вероятность метастазирования полипа, подобного этому, составляет шестьдесят процентов. Если эти клетки попали в легкие, в мозг…

Он отвернулся к пасмурному серому небу за окном.

— Вы не умрете, профессор, — сказала я уже в полный голос.

— Надеюсь…

— Вы не можете умереть.

Безотчетно я подалась вперед и взяла его за руку. От неожиданности Хэнкок вздрогнул. Потом, на мгновение сжав мои пальцы в ответ — это выглядело как благодарность, — отдернул руку. Мне захотелось провалиться сквозь землю.

— Простите, профессор…

— Вам не за что просить прощения, — сказал он. — Я благодарен…

Оборвав себя на полуслове, Хэнкок опустил голову. Снова в кабинете повисло тягостное молчание. Я не решалась его прервать, потому что не знала, что еще сказать.

Профессор заговорил первым:

— Простите, что обременил вас этим.

— Я очень ценю…

Настала моя очередь смолкнуть, не закончив фразу.

— Я знаю, что могу вам доверять, Элис. А следовательно, уверен, что вы никому ни слова не скажете об этом… даже вашему симпатичнейшему другу. Да и между собой мы не будем возвращаться к этому предмету.

— Но если у вас будут новости, появится какая-то определенность…

— Когда я буду знать прогноз, конечно, я с вами поделюсь. А пока…

— Не волнуйтесь, профессор. Я не проболтаюсь.

— Я знаю. Спасибо.

Хэнкок молча кивнул, давая понять, что наша встреча окончена.

Я вышла на улицу в растрепанных чувствах. Профессор Хэнкок умирает? Рванув бегом из кампуса, я направилась в сторону Мэйн-стрит, а потом бесцельно бродила по центру Брансуика, борясь со слезами. Это было несправедливо, слишком жестоко. Снова и снова я вспоминала момент, когда взяла его за руку, а он прошептал: «Я благодарен…» За что же благодарил Хэнкок — за обычный жест, выражение поддержки? Или он ощутил ту область невысказанного между нами — притяжение, которое мы оба чувствовали и которому не суждено