Александр Энгельгардт - Письма из деревни Страница 34

Прочитав статью, я сложил газету и молча подал городскому господину, который с очевидным нетерпением ожидал, пока я кончу.

– Ну-с, что вы на это скажете?

– Ничего-с. Это бывает. В прошедшем году мне самому случилось быть на выборах гласных в одном из соседних уездов. Было то же самое. Некоторые лица, – люди, говорят, хорошие, – которые были забаллотированы на съезде землевладельцев, на крестьянских съездах были выбраны в гласные от крестьян огромным большинством. Это бывает-с.

– Однако это очень прискорбно, что местная интеллигенция так расходится с крестьянством, что крестьяне более ценят заслуги людей, работающих на пользу общую.

– Ну, нет, это не совсем так.

– Но вы же сами сказали, что это бывает. Разве вы не верите, что барон Корф был забаллотирован помещиками и выбран крестьянами?

– Верю, этому нельзя не верить, корреспондент не может сам сочинить факт. Верно, что крестьяне избрали барона Корфа гласным, но это еще ничего не значит.

– Как ничего не значит?

– Это еще не значит, что крестьяне умеют ценить педагогические заслуги. Вот, например, в «Ведомостях» пишут, что крестьяне и инородцы Иркутской губернии определили послать от каждого общества по сироте в Иркутскую классическую гимназию. Факт, без сомнения, верен, но неужели вы думаете, что инородцы сознают пользу классического образования?

– Отчего же?

Я с недоумением посмотрел на господина. Не понимает, вижу.

– Это, говорю, от начальства.

– Как?

– Может быть, г. барон Корф принадлежит к той партии, к которой принадлежат посредники.

– Так что же?

– А то, что если посредник похлопочет, так, конечно, не трудно быть избранным в гласные от крестьян. Это бывает. Крестьянам все равно, кого выбирать.

– Мне кажется, что вы рассуждаете как землевладелец, – прервал меня один из собеседников.

Тут уж я не выдержал.

– Нет, позвольте, – говорю, – позвольте-с. Я не имею чести лично знать барона Корфа и ничего против него не имею. Педагогикой сам я не занимаюсь, даже ясного представления о том, что такое педагог, не имею; но из газет знаю, что г. Корф известный педагог, и что это деятельность полезная. И за всем тем, допустить, чтобы крестьяне потому именно выбрали г. Корфа, что умеют ценить заслуги людей, работающих на пользу общую, не могу. Не могу допустить, чтобы крестьяне Александровского уезда были столь развиты, как полагают «Ведомости». Помилуйте, этого даже в Англии, во Франции нет!

– Однако ж?

– Позвольте. Угодно вам, выйдем на первой станции и поедем в любую деревню… Об заклад побьюсь, что вы не встретите ни одного крестьянина, который бы имел понятие о том, что такое педагог. Даже таких не найдется, которые могли бы выговорить это слово. Да что говорить о педагогах: вы редко встретите не то крестьянина, а даже дворника, целовальника, который, бы, например, понимал, что такое гласный и какая разница между гласным и присяжным заседателем. Не найдете крестьянина, который бы не боялся идти свидетелем в суд и был бы уверен, что председатель суда не может его выпороть.

– Однако ж как вы объясните выбор г. Корфа?

– Очень просто. Может быть, г. Корф, как добрый помещик, заслужил любовь соседних крестьян, и они, узнав о его желании быть гласным, избрали его в эту должность. Это возможно, это я допускаю. Но может быть и совсем другое: может быть, г. Корф имеет за себя посредника, посредник, в свою очередь, заказал кому следует выбрать г. Корфа, и вот он на трех крестьянских съездах избран в гласные от крестьян. Я не утверждаю, что было так; очень может быть, что крестьяне почему-нибудь любят г. Корфа, но вероятнее, что дело было так, как я предполагаю. Потому что обыкновенно это так бывает.

– Не может быть!

– Крестьянам все равно кого выбирать в гласные – каждый желает только, чтобы его не выбрали. А в газетах сейчас пропечатают: «отрадно видеть, что крестьяне умеют ценить» и пр., или: «прискорбно видеть, что местная интеллигенция не щадит себя самой, высказываясь против лица, за которое высказывается четыре пятых населения всего уезда» и пр.

– Значит, посредник имеет огромное значение?

– Посредник – все. И школы, и уничтожение кабаков, и пожертвования, все это от посредника. Захочет посредник, крестьяне пожелают иметь в каждой волости не то что школы, – университеты. Посредник захочет – явится приговор, что крестьяне такой-то волости, признавая пользу садоводства, постановили вносить по столько-то копеек с души в пользу какого-нибудь Гарлемского общества разведения гиацинтовых луковиц. Посредник захочет – и крестьяне любого села станут пить водку в одном кабаке, а другой закроют.

– Да как же так? Почему же так?

– Оттого, что начальство. Сами посудите. Волостной и писарь зависят от посредника, а крестьяне – от писаря и волостного…

– Однако посредников предполагается уничтожить.

– Это все равно; не будет посредников, другое начальство будет. Всегда было начальство, и теперь есть, только теперь оно новыми порядками пошло. Прежде само начальство все заводило: и больницы, и школы, и суды; а теперь через приговоры то же самое делает. Без начальства каким же образом узнает народ, что нужно избрать гласных, поправлять дороги, заводить больницы и школы, жертвовать для разных обществ?

Между тем, покуда мы разговаривали, машина летит. Грустный вид по сторонам: болота, пустота и бесконечные пространства вырубленных лесов; кое-где мелькает деревушка с серенькими избами, стадо тощих коровенок на побуревшем лугу… pas de culture, pas de culture!

Удивительный контраст! мягкий диван в вагоне, зеркальные стекла, тонкая столярная отделка, изящные сеточки на чугунных красивых ручках, элегантные станции с красивыми буфетами и сервированными столами, прислуга во фраках, а отойдя полверсты от станции – серые избы, серые жупаны, серые щи, серый народ…

Стемнело, когда мы приехали в губернию. Взяли извозчика и поехали с Сидором в гостиницу. Извозчик привез в лучшую гостиницу: огромный каменный дом, широкая лестница, внизу общая зала с буфетом, сервированными столами, маленькими столиками; номер отвели, состоящий из двух комнат: побольше – приемная, с мягкою мебелью, зеркалами, поменьше – спальня с кроватью, умывальником и прочими принадлежностями. Пришла горничная – барышня! Сидору говорит «вы».

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Первое письмо А.Н. Появилось в 1872 году в «Отечественных записках», которые редактировал тогда Некрасов. Вот что говорил покойный Сергей Терпигорев о впечатлении, которое произвело это «Письмо»: «На него тогда же все обратили внимание. С ним одни соглашались, другие нет, но его читали все, всех оно волновало, как это бывало с произведением из ряда вон. Ждали следующего письма «Из деревни», но дождались его только в следующем году. С тех пор – одиннадцать лет – в одной из последних книжек «Отеч. зап.» каждого года являлось письмо «Из деревни», с которого обыкновенно и начиналось чтение этой книжки журнала… «Из деревни» должна сделаться настольной книгой каждого образованного человека… Ее обязательно должны прочитать в России все – от студента до министра» (см. «Золотая книга», «Новое время» № 2321, 1882 г.). – Примеч. Н. Энгельгардта.

2

Теперь в агрономической литературе, конечно, уже есть дельные сочинения по семенному хозяйству; прежде всего книги самого Александра Николаевича, а затем книги и статьи его учеников и последователей – A.C. Ермолова, П.А. Костычева, Мертвого, Мещерского и др. – Примеч. Н. Энгельгардта.