Илья Эренбург - Оттепель Страница 34

Математик Штейн как-то сказал ей: "Я Дмитриеву знаю, одиннадцать лет с ней проработал в Воронеже. В сорок девятом она там одного историка потопила, шесть страничек написала - и "космополитом" окрестила, и какую-то женщину припутала. Настоящая язва! Причем умеет войти в доверие. Меньше года здесь, а в гороно с ней считаются, просили открыть в клубе чеховский вечер. Вы с ней лучше не связывайтесь..."

Приближалась пора экзаменов, и, как всякий год, Лена волновалась за свой класс. А здесь приключилась неприятная история: кто-то изрезал парту Маши Хитровой - вырезал огромное сердце, а над ним инициалы "Л. А.". Екатерина Алексеевна извела Лену: "Вы так хорошо говорите о чуткости, Елена Борисовна, я была убеждена, что дети вам доверяют. Ведь вы классная руководительница! Я удивляюсь, как вы до сих пор не установили, кто изуродовал парту? В Воронеже в сорок восьмом мы увидали страшную картину: все стены в коридоре были загажены рисунками, но я сразу обнаружила виновника. Я уже не говорю о том, что парта государственное имущество, меня огорчают нездоровые настроения: когда в таком возрасте начинают мечтать о любовных похождениях, это неизбежно приводит на скамью подсудимых. Я боюсь сказать, Елена Борисовна, но мне начинает казаться, что вы не пользуетесь в классе достаточным авторитетом"...

Лена покраснела до ушей, но смолчала. Она научилась спокойно переносить язвительные замечания Дмитриевой. Огорчало Лену другое: почему ребята мне не доверяют?

Несколько дней подряд она пыталась разгадать, кто изрезал парту. Конечно, мальчишка. Но кто - не знаю... Вырезывает хорошо Петя Стасов, он мне показывал свои шкатулки. На одной - Кремль, на другой зайцы - по Некрасову... Но Петя не станет портить парту, потом он говорит, что "только дураки могут дружить с девчонками". По инициалам нельзя догадаться: "Л. А." - ни одной девочки такой нет...

Когда Лена рассказала Дмитрию Сергеевичу о своих поисках виновного, он рассмеялся: "Я еще мальчишкой прочитал один переводной роман - там кто-то убил банкира, забрал все вещи, а бриллиантовые запонки потом выкинул, потому что они были с буквами, а инициалы совпадали, и мудрый сыщик благодаря этому его обнаружил. Чудовищно глупо, я на всю жизнь запомнил. Боюсь, Лена, что тебе придется переквалифицироваться - из школы в угрозыск .."

Несмотря на то, что Екатерина Алексеевна говорила все время о "неслыханном нарушении дисциплины в седьмом классе", Лена думала о своем: Шура Лебедева отстала по всем предметам, Коля Грушенко до сих пор пишет с грубыми ошибками. Не понимаю, что случилось с Васей Никитиным? Он очень развитой, были одни пятерки, а теперь двойки по математике и по английскому. А экзамены на носу...

В трудные минуты Лену поддерживала любовь, с каждым днем она все сильнее и сильнее привязывалась к Коротееву. Ни будни совместной жизни, ни внезапные вспышки гнева, подобные той, которая вчера довела ее до слез, не могли ослабить ее чувство; напротив, печаль, порой овладевавшая ею, когда она думала о невозможности полной душевной близости, придавала любви еще большую остроту.

Казалось, проведя год с Коротеевым, она могла бы по-настоящему его узнать. Конечно, многое ей открылось. Нехотя, скупо, урывками он рассказал ей о своем прошлом, о неудавшейся молодости, о войне, о Наташе, о мечтах, освещавших землянки и блиндажи. Она знала теперь его биографию, знала вкусы, привычки, но часто говорила себе: чего-то в нем я не понимаю...

Большим событием в жизни Лены был приезд отчима Коротеева. Мать Дмитрия Сергеевича рано овдовела и сама вырастила сына. Когда Мите было шестнадцать лет, а ей тридцать восемь, она вторично вышла замуж за сорокалетнего профессора-агронома Леонида Борисовича Вырубина. Мальчик встретил отчима недоверчиво; подружиться они не успели - год спустя Вырубина арестовали. Коротеев редко вспоминал отчима и никогда не спрашивал о нем мать Два года назад, когда он ездил к матери в Ульяновск, она рассказала, что дело Леонида Борисовича пересматривается, выяснилось, что его оклеветали. А полгода назад мать заболела воспалением легких и умерла. Каротеев ездил ее хоронить и, вернувшись из Ульяновска, сказал Лене: "Мама как раз накануне болезни узнала, что Леонид Борисович реабилитирован. Соседка рассказала, что она достала из сундука маленькое фото, всю ночь просидела, плакала... Лена, если ты не возражаешь, я напишу Леониду Борисовичу, чтобы он приехал к нам, - ведь у него никого больше нет"... Лена воскликнула: "Сейчас же напиши! Почему ты меня спрашиваешь?.. Страшно, что твоя мать не дожила..." Помолчав немного, она вслух подумала: "Семнадцать лет!.. Не могу даже себе представить..."

Лене казалось, что приедет старик, раздавленный судьбой, может быть, озлобленный. Захочет ли он с нами разговаривать? Она хорошо помнит, как открыла дверь, и высокий человек, с чемоданом в одной руке, с пакетом в другой, спросил: "А Дмитрий Сергеевич дома?.." У него было красное, обветренное лицо, на котором выделялись лохматые белые брови. Особенно поразил Лену голос - звонкий, молодой. Когда она взяла пакет, он вскрикнул:

- Осторожно, Елена Борисовна, это я черенки привез! Хочу здесь освоить. Мушмула, шелковица, персик... Я там пробовал в горных условиях - зима ведь суровая, хуже здешней..

Необычайный человек, сразу решила Лена, и чем больше наблюдала она Вырубина, тем сильнее укоренялась в своем мнении. Не менее ее был изумлен Коротеев; в первый же день он сказал Лене: "У меня впечатление, что я по сравнению с ним старик".

Конечно, условия, в которых жил Вырубин, отразились на его здоровье. Как-то он признался: "До сих пор равнодушно не могу глядеть на папиросы. А после инфаркта пришлось бросить..." Однако держался он бодро и вскоре начал работать в сельскохозяйственном техникуме, сел за статью, иногда хмурился: "Отстал я, многое за это время понаделали..."

На второй день после приезда он сказал Коротееву: "Митя, может, у тебя есть фотография матери? Ведь у меня ничего те осталось". Дмитрий Сергеевич принес старое фото - мать держит его на руках. Вырубин не поглядел при всех, а быстро ушел к себе и не выходил из своей комнаты до вечера.

Никогда он не рассказывал о том, что пережил. С трудом Коротеев и Лена узнали, что десять лет он провел на далеком Севере, потом два года прожил, как он сказал, "замечательно", в Ташкенте, потом очутился в глухом горном селении. Задумавшись, он добавил: "Когда пришло извещение, что приговор отменен, читаю и букв не вижу. Семнадцать лет ждал, а в эту минуту растерялся, будто ужасный шум стоял и вдруг абсолютно тихо. Ну, а потом опомнился, начал думать о работе: куда поеду, на что еще годен?.."

Первые дни он иногда среди разговора замолкал, погружаясь в свои мысли, переспрашивал удивленно, когда рассказывали, казалось бы, всем известные вещи, часами один ходил по улицам, говорил: "Привыкаю..." И действительно, очень скоро он привык к новой жизни. Однажды пришел веселый, сказал: "Восстановили. Партийный стаж у меня с девятнадцатого. Я тогда еще студентом был - в Тимирязевке"...

Лена с ним быстро подружилась; он расспрашивал ее о школе и, слушая ее рассказы, волновался, как будто узнавал нечто необычайно интересное, говорил: "Ах, молодец!" или: "Вот этого уж никак нельзя допустить..." Своими учениками он был доволен, рассказывал Лене: "Есть, конечно, и вздорные. Я вчера Головину сказал: "Брюки у вас узкие, по последней моде, но вы уж постарайтесь, чтобы идеи были пошире, одной внешностью не возьмете". Есть и карьеристы. Николаевский мне признался, что "месить ногами грязь" он не собирается, обличает вейсманистов, дядюшка у него в министерстве, - словом, решил стать научным работником, и это при абсолютной пустоте в голове. Но сколько таких, Елена Борисовна? Пять, может быть, шесть. Ребята замечательные, интересуются абсолютно всем и не только усваивают - думают, иногда поглубже, чем в книжке".

Лена как-то не вытерпела: "Леонид Борисович, не сердитесь... Может быть, это глупый вопрос... Но вы столько натерпелись. Как же вам удалось все сохранить? Не только интерес к жизни - веру?.." Он улыбнулся: "Не я один, Елена Борисовна. Я встречал немало людей в таком же положении. Редко кто доходил до отчаяния... Скажите, разве можно отречься от всего, чем ты жил? По правде говоря, я даже в самое страшное для меня время надеялся - рано или поздно распутают. Конечно, хотелось дожить. Вот видите - живу второй жизнью..."

Ночью Лена задумалась над словами Вырубина. Митя мне говорил, что не может ко всему относиться, как я, потому что много пережил. Конечно, он пережил куда больше меня. Это, наверно, страшно - потерять друзей, Наташу, да и сам он был три года подряд на волосок от смерти. Но ведь Леониду Борисовичу было еще тяжелее. Почему же он никогда не говорит, как Митя, что я преувеличиваю? Митя не любит говорить о плохом, хотя он замечает плохое чаще, чем я. Наверно, ему от этого особенно больно, и он сердится, когда я спрашиваю... Не знаю, не могу до конца его понять...