Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 4) Страница 34

"Что она - бредит?" - подумал Самгин, оглядываясь, осматривая маленькую неприбранную комнату, обвешанную толстыми драпировками; в ней стоял настолько сильный запах аптеки, что дым табака не заглушал его.

- Нигде, я думаю, человек не чувствует себя так одиноко, как здесь, торопливо говорила женщина. - Ах, Клим, до чего это мучительное чувство одиночество! Революция страшно обострила и усилила в людях сознание одиночества... И многие от этого стали зверями. Как это-которые грабят на войне?.. После сражений?

- Мародеры, - подсказал Самгин.

- Да, вот такие - мародеры...

- Ты говорила об этом, - напомнил он.

- Это ужасно, Клим... - свистящим шопотом сказала она.

"Серьезно больна, - с тревогой думал он, следя за судорожными движениями ее рук. - Точно падает или тонет", - сравнил он, и это сравнение еще более усилило его тревогу. А Варвара говорила все более невнятно:

- Ты, конечно, знаешь - я увлекалась Стратоновым.

- Нет, не знал, - откликнулся Самгин и тотчас сообразил, что не нужно было говорить этого. Но - ведь что-нибудь надо же говорить?

- Это ты - из деликатности, - сказала Варвара, задыхаясь. - Ах, какое подлое, грубое животное Стратонов... Каменщик. Мерзавец... Для богатых баб... А ты - из гордости. Ты - такой чистый, честный. В тебе есть мужество... не соглашаться с жизнью...

Она вдруг замолчала. Самгин привстал, взглянул на нее и тотчас испуганно выпрямился, - фигура женщины потеряла естественные очертания, расплылась в кресле, голова бессильно опустилась на грудь, был виден полузакрытый глаз, странно потемневшая щека, одна рука лежала на коленях, другая свесилась через ручку кресла.

Первая мысль, подсказанная Самгину испугом: "Надобно уйти", - вторая: "Позвать доктора!"

Он выбежал в коридор, нашел слугу, спросил: нет ли в гостинице доктора? Оказалось - есть: в 32 номере, доктор Макаров, сегодня приехал из-за границы.

- Позовите его.

- Они - вышли.

- Позвоните другому - немедленно}

Благовоспитанный человек с маленькой головой без волос, остановив Самгина, вполголоса предложил вызвать карету "Скорой помощи".

- Согласитесь - неудобно! Может быть, что-нибудь заразное.

- Да, конечно! Да, да, - согласился Самгин и, возвратясь к Варваре, увидал: она сидит на иолу, упираясь в него руками, прислонясь спиною к сиденью кресла и высоко закинув голову.

- Хотела встать и упала, - заговорила она слабеньким голосом, из глаз ее текли слезы, губы дрожали. Самгин поднял ее, уложил на постель, сел рядом и, поглаживая ладонь ее, старался не смотреть в лицо ее, детски трогательное и как будто виноватое.

- Мне плохо, Клим, - тихонько и жалобно говорила она, - мне очень плохо. Задыхаюсь.

- Здесь -Макаров, - сказал Самгин. - Помнишь - Макарова?

Она утвердительно кивнула головой.

- Да. Красавец.

Он тоже чувствовал себя плохо и унизительно. Унижало бессилие, неуменье помочь ей, сказать какие-то утешительные слова. Он все-таки говорил:

- Не теряй бодрости. Сила воли помогает лучше всех лекарств.

А Варвара, жадно хватая ртом воздух, бормотала:

- У нотариуса Зелинского-завещание. Я все отказала тебе... Не сердись, Клим. Тебе - надо, друг мой. Ты - честный. Дом и всё...

- Это - пустяки, - сказал он. - Ты молчи, - отдохни.

- Ты продашь все. Деньги-независимость, милый. В сумке. И в портфеле, в чемодане. Ах, боже мой!.. Неужели... нет - неужели я... Погаси огонь над кроватью... Режет глаза.

Она плакала и все более задыхалась, а Самгин чувствовал - ему тожетесно и трудно дышать, как будто стены комнаты сдвигаются, выжимая воздух, оставляя только душные запахи. И время тянулось так медленно, как будто хотело остановиться. В духоте, в полутьме полубредовая речь Варвары становилась все тяжелее, прерывистей:

- Помнишь, умирал музыкант? Мы сидели в саду, и над трубой серебряные струйки... воздух. Ведь - только воздух? Да?

- Да,- только воздух, - подтвердил Самгин и подумал, что, может быть, лучше бы сказать:

"Я не знаю".

- Стратонов... негодяй! Ударил меня в живот... Как извозчик.

В комнату кто-то вошел, Самгин встал, выглянул из-за портьеры.

- Доктор Макаров, - сердито сказал ему странно знакомым голосом щеголевато одетый человек, весь в черном, бритый, с подстриженными усами, с лицом военного. - Макаров, - повторил он более мягко и усмехнулся.

"Кутузов,-сообразил Самгин, молча, жестом руки указывая на кровать. Приехал с паспортом Макарова. Нелегальный. Хорошо, что я не поздоровался с ним".

Вежливый человек, стоявший у двери, пробормотал, что карета "Скорой помощи" сейчас прибудет, и спросил:

- Вы - родственник госпожи Самгиной?

- Муж.

- Где изволите проживать?

Клим назвал гостиницу.

Человек почтительно поклонился, исчез.

- Вот как я... попал! - тихонько произнес Кутузов, выходя из-за портьеры, прищурив правый глаз, потирая ладонью подбородок. - Отказаться нельзя; назвался груздем - полезай в кузов. Это ведь ваша жена? - шептал он. - Вот что: я ведь медик не только по паспорту и даже в ссылке немножко практиковал. Мне кажется: у нее пневмония и - крупозная, а это - не шуточка. Понимаете?

И, наступая на Клима, предложил:

- Давайте условимся: как лучше - мы не знакомы?

- Да, - ответил Клим.

- Правильно. Есть Макаров - ваш приятель, но эта фамилия нередкая. Кстати: тоже, вероятно, уже переехал границу в другом пункте. Ну, я ухожу. Нужно бы потолковать с вами, а? Вы не против?

- Нет. Когда ее увезут.

- Отлично.

Кутузов ушел, а Самгин, прислушиваясь, как Варвара, кашляя, захлебывается словами, подумал:

"Зачем я согласился?"

- Поил вином... как проститутку, - слышал он, подходя к постели.

Варвара встретила его хриплым криком:

- Это - кто? Ты? Поди прочь!

- Это - я, Клим, - сказал он, наклоняясь к ней. Но, не узнавая его, тревожно щупая беспокойными руками грудь, халат, подушки, она повторяла, всхрапывая:

- Прочь. Зверь...

Прошло еще минут пять, прежде чем явились санитары с носилками, вынесли ее, она уже молчала, и на потемневшем лице ее тускло светились неприятно зеленые, как бы злые глаза.

"Умирает, - решил Самгин. - Умрет, конечно", - повторил он, когда остался один. Неприятно тупое слово "умрет", мешая думать, надоедало, точно осенняя муха. Его прогнал вежливый, коротконогий и кругленький человечек, с маленькой головкой, блестящей, как биллиардный шар. Войдя бесшумно, точно кошка, он тихо произнес краткую речь:

- По закону мы обязаны известить полицию, так как все может быть, а больная оставила имущество. Но мы, извините, справились, установили, что вы законный супруг, то будто бы все в порядке. Однако для твердости вам следовало бы подарить помощнику пристава рублей пятьдесят... Чтобы не беспокоили, они это любят. И притом - напуганы, - время ненадежное...

У Самгина оказался билет в сто рублей и еще рублей двадцать. Он дал сто.

Тогда человек счастливым голоском заявил, что этот номер нужно дезинфицировать, и предложил перенести вещи Варвары в другой, и если господин Самгин желает ночевать здесь, это будет очень приятно администрации гостиницы.

Он ушел.

"Негодяй и, наверное, шпион", - отметил брезгливо Самгин и тут же подумал, что вторжение бытовых эпизодов в драмы жизни не только естественно, а, прерывая течение драматических событий, позволяет более легко переживать их. Затем он вспомнил, что эта мысль вычитана им в рецензии какой-то парижской газеты о какой-то пьесе, и задумался о делах практических.

"О чем хочет говорить Кутузов? Следует ли говорить с ним? Встреча с ним - не безопасна. Макаров - рискует..."

Открыл форточку в окне и, шагая по комнате, с папиросой в зубах, заметил на подзеркальнике золотые часы Варвары, взял их, взвесил на ладони. Эти часы подарил ей он. Когда будут прибирать комнату, их могут украсть. Он положил часы в карман своих брюк. Затем, взглянув на отраженное в зеркале озабоченное лицо свое, открыл сумку. В ней оказалась пудреница, перчатки, записная книжка, флакон английской соли, карандаш от мигрени, золотой браслет, семьдесят три рубля бумажками, целая горсть серебра.

"Она любила серебро, - вспомнил он. - Если она умрет, у меня не хватит денег похоронить ее".

Тот факт, что Варвара завещала ему дом, не очень тронул и не удивил его, у нее не было родных. Завещания и не нужно было - он, Самгин, единственный законный наследник.

Он сел, открыл на коленях у себя небольшой ручной чемодан, очень изящный, с уголками оксидированного серебра. В нем - несессер, в сумке верхней его крышки - дорогой портфель, в портфеле какие-то бумаги, а в одном из его отделений девять сторублевок, он сунул сторублевки во внутренний карман пиджака, а на их место положил 73 рубля. Все это он делал машинально, не оценивая: нужно или не нужно делать так? Делал и думал:

"Она не мало видела людей, но я остался для нее наиболее яркой фигурой. Ее первая любовь. Кто-то сказал: "Первая любовь-не ржавеет". В сущности, у меня не было достаточно солидных причин разрывать связь с нею. Отношения обострились... потому что все вокруг было обострено".