Анатолий Приставкин - Синдром пьяного сердца Страница 34

Ну представьте, в субботу поезд уходит в Одессу, откуда на следующий день теплоход "Лев Толстой" отчалит в круиз вокруг Европы, а в пятницу в три часа дня тебе звонят в Переделкино (за тридцать километров от Москвы) и сообщают, что "пришло разрешение". Только нужно внести в кассу деньги (две тысячи рублей), а касса в Измайлове, в туристском комплексе, какой-то там корпус... "Их, в общем, там много, корпусов, но вы найдете. И работает касса до пяти, но лучше там быть пораньше, потому что пятница - предвыходной день... Поторопитесь".

Ничего себе "поторопитесь", что у меня, личный самолет, что ли? И уж точно разрешение пришло вчера или позавчера и его выдерживали до последнего, чтобы потом сказать: как же, он сам не поехал, мы-то старались, искали его, звонили...

Иезуитство, тончайшее, изобретательное, было характерной чертой Союза писателей. Это все знали. Так я подумал и еще подумал, что никакой мне Европы никогда не видать. Но вдруг решил попытаться перебороть судьбу. Знал, что хуже не будет. Надо только на машине, слава богу, она под рукой и заправлена, и даже на ходу, доехать до центра, взять деньги в своей кассе, а потом махнуть в Измайлово...

Доехал, если не долетел, и гаишники не остановили (тоже везение!), и в кассу народу не было, так что деньги дали сразу, и за то спасибо. Отсюда я взял такси, пообещав водителю двойную плату за скорость... Сидя в такси, высчитывал минуты, и получалось, что могу успеть, если найду нужный мне корпус... Ведь везло же до сих пор - знак, что повезет и дальше.

Измайловский международный центр, где я никогда не бывал, огромен. Я обежал несколько высотных корпусов, и никто о моей кассе даже не слыхивал. Минуты, отпущенные судьбой, между тем иссякали.

Наконец я разыскал ее в ряду остальных, в последнем гостиничном корпусе, на каком-то седьмом или восьмом этаже.

Я просунулся в окошко, которое было прикрыто... Часы показывали без восьми минут пять. Сердце барабанило от такого шального гона в ушах, и я сам не расслышал собственного голоса. "Я... вот... деньги... За круиз..."

И услышал ответ, именно тот, который мы всегда ожидаем.

- Рабочий день закончен, приходите в понедельник, - бросила на ходу девица, собирая в сумочку вещи. На меня она не смотрела.

- Но у меня завтра отъезд...

- А чего тогда ждали? Не могли с утра прийти?

- Не мог...

- А я сейчас не могу.

Привычное, в общем, положение, когда находишься в позе просителя, желающего умолить, умилостивить, задобрить. И голос сразу становится такой елейно противный, если послушать со стороны. Моя бывшая жена говорила, что он напоминает ей голос мужчины, который играет в китайской опере женщину...

Но знак везения мне был, и я, отчаиваясь и униженно склоняясь к окошечку (да они и сделаны таким образом, чтобы ты ему поклонился), чего-то ждал и дождался. Помощь пришла с неожиданной стороны.

Женщина из соседней кассы, подкрашивающая перед уходом губы, произнесла, глядя в зеркальце:

- Да возьми у него, Зин... Все равно еще деньги не сдавали.

Зина впервые, кажется, взглянула на меня и, наверное, поняла что-то, а может, мой ангел-хранитель положил ей в это время ладонь на задубевшее от паскудной жизни сердце, и оно чуть оттаяло.

Она отложила свою сумочку, глянула на часы, было без одной минуты пять, и сказала:

- Давайте уж... - Потом добавила: - Только учтите, в другой раз не возьму!

- Конечно! Конечно! - заверещал, забулькал, затренькал благодарно я, издавая самые нежные любовные звуки. - В другой раз не опоздаю. Честное слово! В другой раз я... Но такое спасибо! И вам! И вам! И всем!

О господи, какой там танец утят в круизе, когда по сто раз передумывал, переживал все это, и, представляя, как я выглядел, я ненавидел себя за себя же такого.

Да, конечно, чудо свершилось. Я сдал деньги, собрал вещи, попал на поезд - тоже пробле-ма, но не такая, не такая - и на теплоход... И целый месяц (ах, видела бы кассирша теперь мое лицо!) я плыву вокруг Европы... Той самой, недоступной, потусторонней, запредельной и навсегда от меня отрезанной, которая в одночасье стала моей.

И хоть плыли мы больше, чем стояли, и, даже когда стояли, мы видели Европу со своей па-лубы, а не с берега, на который нас выпускали организованно и не очень охотно... Но... Но... Но...

Небо, воздух, солнце и вода Европы. Это ощущалось кожей души.

- Почему не танцуешь? Ну, тебе хорошо?

- Спасибо. Любуюсь. Мне хорошо.

Дима не зря подходил: он был нештатный стукач и любил выпить на халяву, и мы ему ставили. Пусть за эту поездку, в отличие от нас, он заплатил лишь треть цены именно потому, что руководитель. Но мы знали, что в конце круиза он будет писать на нас так называемые характе-ристики, по сути, доносы, от которых зависит многое другое. И дальнейшие поездки...

Поселили нашу писательскую группу, впрочем, как и литовцев, и братву из Союза журнали-стов, в каютах четвертого класса. Что это означает, мы узнали лишь на теплоходе, когда спусти-лись на четыре этажа вниз и увидели железные каютки-пеналы без всяких там иллюминаторов и других удобств. Днем мы еще могли пребывать на палубе, ночи же превращались в сплошную пытку.

Мы задыхались в наших жаровнях, четыре человека, всунутых в духовку размером с кузов легковушки, хотя спали, распахнув двери в такой же душный коридор.

А вскоре мы стали хранителями одной из самых строжайших тайн, о которых обычно знает весь мир, кроме нас самих. Тайна была такая: судно наше хоть и туристическое, но построено так, что в случае войны могло сразу стать десантным кораблем, а самая нижняя его палуба, якобы предназначенная для автомашин, на самом деле должна доставлять танки. А это значит, что и наши железные коробки-каюты создавались вовсе не для путешествий писателей, а для десантни-ков, которым окошки и впрямь ни к чему. Меньше пуль залетит!

А вот к нам сюда залетал звук радио... И долетал. И был здесь всегда. И не было от него спасения. Я говорю о трансляции радио. Родившись на свет не без божьей помощи (первым было СЛОВО, и это было звучащее слово: ЛОГОС), звук скоро заполнил собой наш довольно емкий мир и как бы зажил в нем своей собственной жизнью. Улицы, машины, самолеты и, наконец, радио во всем своем многообразии терзают наш слух, где бы мы ни находились. Даже на таком теплоходе, как этот, посреди океана. Здесь радиофицирована каждая каюта, каждый коридор, ресторан, палубы... И где бы ни пребывал, ты не можешь не знать обо всем, что тебе воткнут насильно в мозги: последние известия, музыку, распоряжения по судну, приходящие радиограммы и тому подобное.

И нет этому звучанию (зз-в-у-у-уччч-а-ннн-и-ю-ю-ю!) конца.

В один из дней, когда смотреть с палубы было не на что, а пить водку уже не хотелось, я потратил время, от сна до сна, чтобы обойти все закоулки нашей громадины, нашего чудовища и попытаться найти любое помещение, куда бы не проникал ЗВУК. Скоро я понял, что это бессмыс-ленная работа: ЗВУК был ВЕЗДЕ. И лишь к вечеру, вымотанный пустыми поисками, я таки нашел один-единственный уголок, комнатку для пинг-понга, куда ЗВУК проникал, но проникал не так громко.

Я прилег прямо на пинг-понговый стол, и лежал, наслаждаясь почти тишиной. Какое это было блаженство - ничего не слышать.

"Ну, тебе хорошо?" - "Спасибо. Мне хорошо".

Правда, из-за этого я пропустил запрет, переданный в одном из приказов по судну, на приго-товление чая в помещениях и каютах при помощи кипятильника. Мы все ими тут пользовались. Я не говорю, что это несправедливо: как раз в это же время на Дальнем Востоке от такого кипятиль-ника сгорел какой-то корабль.

Но и тут все было сделано не по-человечески: воспользовавшись отсутствием пассажиров, которые были на берегу, у нас обшарили багаж и изъяли из сумок и чемоданов все огнеопасное, с их точки зрения.

Практически же это был давно мне знакомый лагерный шмон в самой что ни на есть грубой форме. На международном языке это, кажется, называют насилием над личностью. Но никто, представьте, ни один из пятисот пассажиров, среди которых, наверное, были "личности", не зап-ротестовал, не устроил скандала. Привыкли. Хоть и теплоход, но крошечный островок родины... А как на родине без лагерных привычек и без шмона?

Да и круиз, если посудить, каждому из этих пятисот, в том числе и мне, был дан как некая милость сверху. Захотят - еще дадут, но могут ведь и не захотеть...

Руководителем круиза числился какой-то казах из алма-атинского "Интуриста", этакий породистый хряк с манерами уличного шашлычника. Впрочем, национальность тут ни при чем. Скотов хватает и среди русских. И я согласен с определением моей жены, утверждающей, что у торгашей, как и мафиози, национальности не бывает... Все они практически международные уголовники, которых разыскивает (или не разыскивает) Интерпол.

Но хоть нам и представили казаха как руководителя круиза, мы быстро доперли, что на самом-то деле руководит вовсе не казах, а полковник органов безопасности, моложавый и улыб-чивый мужчина в спортивной одежде.