Анна Ахматова - От царскосельских лип: Поэзия и проза Страница 34

1921 Царское Село

2 августа 1940

Чугунная ограда…

Чугунная ограда,Сосновая кровать.Как сладко, что не надоМне больше ревновать.

Постель мне стелют этуС рыданьем и мольбой;Теперь гуляй по светуГде хочешь, Бог с тобой!

Теперь твой слух не ранитНеистовая речь,Теперь никто не станетСвечу до утра жечь.

Добились мы покоюИ непорочных дней…Ты плачешь – я не стоюОдной слезы твоей.

27 августа 1921

Царское Село

Пророчишь, горькая, и руки уронила…

О. А. Глебовой-Судейкиной

Пророчишь, горькая, и руки уронила,Прилипла прядь волос к бескровному челу,И улыбаешься – о, не одну пчелуРумяная улыбка соблазнилаИ бабочку смутила не одну.

Как лунные глаза светлы, и напряженноДалеко видящий остановился взор.То мертвому ли сладостный укор,Или живым прощаешь благосклонноТвое изнеможенье и позор?

27 августа 1921

Царское Село

В год гибели Гумилева (1921) на Рождество Анна Андреевна поехала в Бежецк. В рождественские дни ей всегда хотелось быть с самыми родными; когда Инна Эразмовна и младшая сестра Ия жили в Киеве, Ахматова старалась провести свой самый любимый праздник с ними, но теперь мать и сестра бедовали и голодали в Крыму, а туда в тот год и письма не доходили. В Бежецке было тихо, в Бежецке люди старались жить так, как будто ничего страшного не случилось. Анна Андреевна расспрашивала свекровь о том, о чем не успела спросить, пока Николай Степанович был жив, о его детстве, отрочестве. Анна Ивановна рассказывала скупо и строго, но легко: после отъезда, фактически бегства старшего сына Мити за границу, кроме как с Анной Андреевной, ей не с кем было выговорить боль. Анна хотела войти в ту комнату, где три года назад она и Николай Степанович радовались радостью своего гумильвенка, получившего в подарок новые игрушки. И не вошла. Не могла войти. Из всех написанных на смерть Гумилева стихов «Бежецк» – самое пронзительное.

Бежецк. Садовая улица.

Бежецк

Там белые церкви и звонкий, светящийся лед,Там милого сына цветут васильковые очи.Над городом древним алмазные русские ночиИ серп поднебесный желтее, чем липовый мед.

Там вьюги сухие взлетают с заречных полейИ люди, как ангелы, Божьему Празднику рады,Прибрали светлицу, зажгли у киота лампады,И Книга Благая лежит на дубовом столе.

Там строгая память, такая скупая теперь,Свои терема мне открыла с глубоким поклоном;Но я не вошла, я захлопнула страшную дверь…И город был полон веселым рождественским звоном.

26 декабря ст. ст. 1921

Пива светлого наварено…

Пива светлого наварено,На столе дымится гусь…Поминать царя да баринаСтанет праздничная Русь —

Крепким словом, прибауткоюЗа беседою хмельной;Тот – забористою шуткою,Этот – пьяною слезой.

И несутся речи шумныеОт гульбы да от вина…Порешили люди умные:– Наше дело – сторона.

Декабрь 1921. Рождество

Бежецк

В тот давний год, когда зажглась любовь…

В тот давний год, когда зажглась любовь,Как крест престольный, в сердце обреченном,Ты кроткою голубкой не прильнулаК моей груди, но коршуном когтила.Изменой первою, вином проклятьяТы напоила друга своего.Но час настал в зеленые глазаТебе глядеться, у жестоких губМолить напрасно сладостного дараИ клятв таких, каких ты не слыхала,Каких еще никто не произнес.Так отравивший воду родникаДля вслед за ним идущего в пустынеСам заблудился и, возжаждав сильно,Источника во мраке не узнал.Он гибель пьет, прильнув к воде прохладной,Но гибелью ли жажду утолить?

7 – 8 декабря 1921

Петербург

Горе Ахматовой усугубляли муки «неукротимой» совести. Поглощенная сначала своей великой любовью к Анрепу, а потом запутанными отношениями с Шилейко, Анна Андреевна не только выпустила Гумилева из виду, а словно вычеркнула его из своей жизни. Забыла, что он не только неверный муж, но и верный друг, почти брат, больше, чем брат – отец ее единственного ребенка. Да, была слишком занята хлопотами по изданию своих сборников, словно предчувствовала, что «Подорожник» и «Anno Domini» – ее последние настоящие книги. И все-таки…

Никак не могла она простить себе и то, что сама накликала беду! Почему-то в стихах часто говорила о нем как о мертвом: «Пришли и сказали: умер твой брат…», «Мертвый муж мой приходит…». А летом 1921 года произошло совсем непонятное. 26 апреля 1925 года П. Лукницкий записал такой рассказ Анны Андреевны:

«…Николай Степанович был у нее в последний раз в 1921 году, приблизительно за два дня до вечера «Petropolis'а». АА жила тогда на Сергеевской, во 2-м этаже. В. К. Шилейко был в Царском Селе в санатории. АА сидит у окна и вдруг слышит голос: «Аня!»… Взглянула в окно – увидела Николая Степановича и Георгия Иванова. Впустила его к себе. Николай Степанович (это была первая встреча с АА после приезда Николая Степановича из Крыма) рассказал АА о встрече с Инной Эразмовной, с сестрой АА, о смерти брата АА Андрея Андреевича…»

А когда гости стали собираться, Анна Андреевна повела их к винтовой лестнице, потайной прежде, по которой можно было сразу попасть на улицу. Потайной ход не освещался, Николай Степанович спускался в кромешной тьме, и Анна Андреевна вдруг крикнула вдогонку: «По такой лестнице только на казнь ходить!»

Через тридцать семь лет Ахматова напишет такие стихи:

От меня, как от той графини…

От меня, как от той графини,Шел по лестнице винтовой,Чтоб увидеть рассветный, синий,Страшный час над страшной Невой.

1958

Анна Ахматова. Худ. Н. Тырса. 1927 г.

Земной отрадой сердца не томи…

Земной отрадой сердца не томи,Не пристращайся ни к жене, ни к дому,У своего ребенка хлеб возьми,Чтобы отдать его чужому.И будь слугой смиреннейшим того,Кто был твоим кромешным супостатом,И назови лесного зверя братом,И не проси у Бога ничего.

Декабрь 1921

…Она была совершенно лишена чувства собственности… Близкие друзья ее знали, что стоит подарить ей какую-нибудь, скажем, редкую гравюру или брошь, как через день или два она раздаст эти подарки другим…

Слова «обстановка», «уют», «комфорт» были ей органически чужды – и в жизни и в созданной ею поэзии…

Конечно, она очень ценила красивые вещи и понимала в них толк. Старинные подсвечники, восточные ткани, гравюры, иконы древнего письма и т. д. то и дело появлялись в ее скромном жилье, но через несколько дней исчезали. Не расставалась она только с такими вещами, в которых была запечатлена для нее память сердца. То были ее «вечные спутники»: шаль, подаренная ей Мариной Цветаевой, рисунок ее друга Модильяни, перстень, полученный ею от покойного мужа, – все эти «предметы роскоши» только сильнее подчеркивали убожество ее быта: ветхое одеяло, дырявый диван, изношенный узорчатый халат, который в течение долгого времени был ее единственной домашней одеждой.

Корней Чуковский.

Из воспоминаний об Анне Ахматовой

Уже тогда, в первой юности, Анна догадалась, ни разумом, а мощным, почти звериным инстинктом: чтобы выжить в эпоху войн и революционного террора, как красного, так и белого, надо научиться жить ничего не имея – в благословенной нищете, освободившись от чувства собственности и все свое нося с собой и в себе. Не поэтому ли с такой легкостью раздавала-раздаривала все: вещи, деньги, книги, рукописи, как если бы это был не только лишний, но и опасный груз? Все ее имущество помещалось в маленьком ящичке-укладке, а было там: новгородская икона, единственный сохранившийся после бездомья подарок Гумилева, легендарные четки, еще несколько маленьких иконок, старая сумочка, знаменитый испанский гребень. И все.

И ВСТРЕТИЛ ИАКОВ В ДОЛИНЕ РАХИЛЬ

Анна Ахматова в Детском Селе. 1925 г.

Все расхищено, предано, продано…

Все расхищено, предано, продано,Черной смерти мелькало крыло,Все голодной тоскою изглодано,Отчего же нам стало светло?

Днем дыханьями веет вишневымиНебывалый под городом лес,Ночью блещет созвездьями новымиГлубь прозрачных июльских небес, —

И так близко подходит чудесноеК развалившимся грязным домам…Никому, никому не известное,Но от века желанное нам.

Июнь 1921