Антон Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 4-7 Страница 35

{04188}

- Вы мне говорите, словно я слеп или ребенок... - обиделся Кнапс. - Конечно, сука! - Пожалуй, вы еще скажете, что я дама! Ах, Кнапс, Кнапс! А еще тоже в техническом кончили! Нет, душа моя, это настоящий, чистокровный кобель! Мало того, любому кобелю десять очков вперед даст, а вы... не мужеского пола! Ха-ха... - Простите, Михаил Иванович, но вы... просто за дурака меня считаете... Обидно даже... - Ну, не нужно, чёрт с вами... Не покупайте... Вам не втолкуешь! Вы скоро скажете, что у нее это не хвост, а нога... Не нужно. Вам же хотел одолжение сделать. Вахрамеев, коньяку! Денщик подал еще коньяку. Приятели налили себе по стакану и задумались. Прошло полчаса в молчании. - А хоть бы и женского пола... - прервал молчание поручик, угрюмо глядя на бутылку. - Удивительное дело! Для вас же лучше. Принесет вам щенят, а что ни щенок, то и четвертная... Всякий у вас охотно купит. Не знаю, почему это вам так нравятся кобели! Суки в тысячу раз лучше. Женский пол и признательнее и привязчивее... Ну, уж если вы так боитесь женского пола, то извольте, берите за двадцать пять. - Нет, голубчик... Ни копейки не дам. Во-первых, собака мне не нужна, а во-вторых, денег нет. - Так бы и сказали раньше. Милка, пошла отсюда! Денщик подал яичницу. Приятели принялись за нее и молча очистили сковороду. - Хороший вы малый, Кнапс, честный... - сказал поручик, вытирая губы. - Жалко мне вас так отпускать, чёрт подери... Знаете что? Берите собаку даром! - Куда же я ее, голубчик, возьму? - сказал Кнапс и вздохнул. - И кто у меня с ней возиться будет? - Ну, не нужно, не нужно... чёрт с вами! Не хотите, и не нужно... Куда же вы? Сидите! Кнапс, потягиваясь, встал и взялся за шапку. - Пора, прощайте... - сказал он, зевая. - Так постойте же, я вас провожу. Дубов и Кнапс оделись и вышли на улицу. Первые сто шагов прошли молча. - Вы не знаете, кому бы это отдать собаку? - начал поручик. - Нет ли у вас таких знакомых? Собака,

{04189}

вы видели, хорошая, породистая, но... мне решительно не нужна! - Не знаю, милый.... Какие же у меня тут знакомые? До самой квартиры Кнапса приятели не сказали больше ни одного слова. Только когда Кнапс пожал поручику руку и отворил свою калитку, Дубов кашлянул и как-то нерешительно выговорил: - Вы не знаете, здешние живодеры собак принимают или нет? - Должно быть, принимают... Наверное не могу сказать. - Пошлю завтра с Вахрамеевым... Чёрт с ней, пусть с нее кожу сдерут... Мерзкая собака! Отвратительная! Мало того, что нечистоту в комнатах завела, но еще в кухне вчера всё мясо сожрала, п-п-подлая... Добро бы, порода хорошая, а то чёрт знает что, помесь дворняжки со свиньей. Спокойной ночи! - Прощайте! - сказал Кнапс. Калитка хлопнула и поручик остался один.

{04190}

КОНТРАБАС И ФЛЕЙТА

(СЦЕНКА) В одну из репетиций флейтист Иван Матвеич слонялся между пюпитров, вздыхал и жаловался: - Просто несчастье! Никак не найду себе подходящей квартиры! В номерах мне жить нельзя, потому что дорого, в семействах же и частных квартирах не пускают музыкантов. - Перебирайтесь ко мне! - неожиданно предложил ему контрабас. - Я плачу за комнату двенадцать рублей, а если вместе жить будем, то по шести придется. Иван Матвеич ухватился за это предложение обеими руками. Совместно он никогда ни с кем не жил, опыта на этот счет не имел, но рассудил а priori, что совместное житье имеет очень много прелестей и удобств: во-первых, есть с кем слово вымолвить и впечатлениями поделиться, во-вторых, всё пополам: чай, сахар, плата прислуге. С контрабасистом Петром Петровичем он был в самых приятельских отношениях, знал его за человека скромного, трезвого и честного, сам он был тоже не буен, трезв и честен - стало быть, пятак пара. Приятели ударили по рукам, и в тот же день кровать флейты уже стояла рядом с кроватью контрабаса. Но не прошло и трех дней, как Иван Матвеич должен был убедиться, что для совместного житья недостаточно одних только приятельских отношений и таких "общих мест", как трезвость, честность и не буйный характер. Иван Матвеич и Петр Петрович с внешней стороны так же похожи друг на друга, как инструменты, на которых они играют. Петр Петрович - высокий, длинноногий блондин с большой стриженой головой, в неуклюжем, короткохвостом фраке. Говорит он глухим басом; когда ходит, то стучит; чихает и кашляет так громко, что дрожат стекла. Иван же Матвеич изображает из себя маленького, тощенького человечка. Ходит он

{04191}

только на цыпочках, говорит жидким тенорком и во всех своих поступках старается показать человека деликатного, воспитанного. Приятели сильно расходятся и в своих привычках. Так, контрабас пил чай вприкуску, а флейта внакладку, что при общинном владении чая и сахара не могло не породить сомнений. Флейта спала с огнем, контрабас без огня. Первая каждое утро чистила себе зубы и мылась душистым глицериновым мылом, второй же не только отрицал то и другое, но даже морщился, когда слышал шуршанье зубной щетки или видел намыленную физиономию. - Да бросьте вы эту мантифолию! - говорил он. - Противно глядеть! Возится, как баба! Нежную, воспитанную флейту стало коробить на первых же порах. Ей особенно не понравилось, что контрабас каждый вечер, ложась спать, мазал себе живот какою-то мазью, от которой пахло до самого утра протухлым жареным гусем, а после мази целых полчаса, пыхтя и сопя, занимался гимнастикой, т. е. методически задирал вверх то руки, то ноги. - Для чего это вы делаете? - спрашивала флейта, не вынося сопенья. - После мази это необходимо. Нужно, чтоб мазь по всему телу разошлась... Это, батенька, ве-ли-ко-лепная вещь! Никакая простуда не пристанет. Помажьте-ка себе! - Нет, благодарю вас. - Да помажьте! Накажи меня бог, помажьте! Увидите, как это хорошо! Бросьте книгу! - Нет, я привык всегда перед сном читать. - А что вы читаете? - Тургенева. - Знаю... читал... Хорошо пишет! Очень хорошо! Только, знаете ли, не нравится мне в нем это... как его... не нравится, что он много иностранных слов употребляет. И потом, как запустится насчет природы, как запустится, так взял бы и бросил! Солнце... луна... птички поют... чёрт знает что! Тянет, тянет... - Великолепные у него есть места!.. - Еще бы, Тургенев ведь! Мы с вами так не напишем. Читал я, помню, "Дворянское гнездо"... Смеху этого - страсть! Помните, например, то место, где Лаврецкий объясняется в любви с этой... как ее?.. с Лизой...

{04192}

В саду... помните? Хо-хо! Он заходит около нее и так и этак... со всякими подходцами, а она, шельма, жеманится, кочевряжится, канителит... убить мало! Флейта вскакивала с постели и, сверкая глазами, надсаживая свой тенорок, начинала спорить, доказывать, объяснять... - Да что вы мне говорите? - оппонировал контрабас. - Сам я не знаю, что ли? Какой образованный нашелся! Тургенев, Тургенев... Да что Тургенев? Хоть бы и вовсе его не было. И Иван Матвеич, обессиленный, но не побежденный, умолкал. Стараясь не спорить, стиснув зубы, он глядел на своего укрывающегося одеялом сожителя, и в это время большая голова контрабаса казалась ему такой противной, глупой деревяшкой, что он дорого бы дал, если бы ему позволили стукнуть по ней хоть разик. - Вечно вы спор поднимаете! - говорил контрабас, укладывая свое длинное тело на короткой кровати. - Ха-рак-тер! Ну, спокойной ночи. Тушите лампу! - Мне еще читать хочется... - Вам читать, а мне спать хочется. - Но, я полагаю, не следует стеснять свободу друг друга... - Так вот и не стесняйте мою свободу... Тушите! Флейта тушила лампу и долго не могла уснуть от ненависти и сознания бессилия, которое чувствует всякий, сталкиваясь с упрямством невежды. Иван Матвеич после споров с контрабасом всякий раз дрожал, как в лихорадке. Утром контрабас просыпался обыкновенно рано, часов в шесть, флейта же любила спать до одиннадцати. Петр Петрович, проснувшись, принимался от нечего делать за починку футляра от своего контрабаса. - Вы не знаете, где наш молоток? - будил он флейту. - Послушайте, вы! Соня! Не знаете, где наш молоток? - Ах... Я спать хочу! - Ну и спите... Кто вам мешает? Дайте молоток и спите. Но особенно солоно приходились флейте субботы. Каждую субботу контрабас завивался, надевал галстух бантом и уходил куда-то глядеть богатых невест. Возвращался он от невест поздно ночью, веселый, возбужденный, в подпитии.

{04193}

- Вот, батенька, я вам скажу! - начинал он делиться впечатлениями, грузно садясь на кровать спящей флейты. - Да будет вам спать, успеете! Экий вы соня! Хо-хо-хо... Видал невесту... Понимаете, блондинка, с этакими глазами... толстенькая... Ничего себе, канашка. Но мать, мать! Жох старуха! Дипломатия! Без адвоката окрутит, коли захочет! Обещает шесть тысяч, а и трех не даст, ей-богу! Но меня не надуешь, не-ет! - Голубчик... спать хочу... - бормотала флейта, пряча голову под одеяло. - Да вы слушайте! Какой вы свинья, ей-богу! Я у вас по-дружески совета прошу, а вы рожу воротите... Слушайте! И бедная флейта должна была слушать до тех пор, пока не наступало утро и контрабас не принимался за починку футляра. - Нет, не могу с ним жить! - жаловалась флейта на репетициях. - Верите ли? Лучше в слуховом окне жить, чем с ним... Совсем замучил! - Отчего же вы от него не уйдете? - Неловко как-то... Обидится... Чем я могу мотивировать свой уход? Научите, чем? Уж я всё передумал! Не прошло и месяца совместного жития, как флейта начала чахнуть и плакаться на судьбу. Но жизнь стала еще невыносимей, когда контрабас вдруг, ни с того ни с сего предложил флейте перебираться с ним на новую квартиру. - Эта не годится... Укладывайтесь! Нечего хныкать! От новой квартиры до кухмистерской, где вы обедаете, немножко далеко, но это ничего, много ходить полезно. Новая квартира оказалась сырой и темной, но бедная флейта помирилась бы и с сыростью и с темнотой, если бы контрабас не изобрел на новоселье новых мук. Он в видах экономии завел у себя керосиновую кухню и стал готовить на ней себе обеды, отчего в комнате был постоянный туман. Починку футляра по утрам заменил он хрипеньем на контрабасе. - Не чавкайте! - нападал он на Ивана Матвеича, когда тот ел что-нибудь. - Терпеть не могу, если кто чавкает над ухом! Идите в коридор да там и чавкайте!