Лев Толстой - Анна Каренина. Черновые редакции и варианты Страница 35

«Зачѣмъ мама ей разсказывала про мою любовь», подумалъ онъ.

— Ну, прощайте, прощайте, милая. Дайте поцѣловать ваше хорошенькое личико. Безъ васъ бы я пропала.

— Ваша матушка слишкомъ добра. Я благодаря ей не видѣла времени, — сказала Каренина и, наклонивъ съ улыбкой голову, подала руку Вронскому и вышла.

«Такъ вотъ онъ, этотъ необыкновенный сынъ! этотъ герой, этотъ фениксъ, который влюбленъ и котораго всетаки не можетъ стоить ни одна женщина, — думала Каренина, вспоминая хвалы матери своему сыну. — Ахъ, Боже мой, да что мнѣ за дѣло».

— Ну, Аннушка, ты ужъ устрой багажъ и пріѣзжай, — сказала она подошедшей дѣвушкѣ, доставая билетъ, и положила руку на руку брата.

— Послушай, любезный, вещи сестры, — сказалъ онъ служащему, кивнувъ пальцемъ, и прошелъ съ ней въ дамскую комнату.

— Ну что жъ, какъ ты, Анна? Алексѣй Александровичъ, твой Сережа?

— Все[610] хорошо, очень хорошо.

— Впрочемъ и спрашивать нечего. Ты сіяешь, — сказалъ Стива, какъ будто издалека вглядываясь въ нее, — и пополнѣла ровно на столько, чтобы не подурнѣть, a похорошѣть.

[611]— Право? Ну, мнѣ все равно. Но что жъ это? — сказала она съ грустнымъ выраженіемъ. — Неужели? Ахъ, Стива, Стива! — сказала она, покачивая головой. — Это ужасно. Женщины не прощаютъ этаго.

Онъ зналъ, что она говорила про его невѣрность. Онъ писалъ ей. Онъ съ виноватымъ лицомъ стоялъ передъ нею.

— Послѣ, послѣ. Да, ужасно, я негодяй, но помоги, но пойми.

[612]Старый[613] дворецкій, ѣхавшій съ Графиней, явился въ вагонъ доложить, что все готово. И Графиня прервала свой разсказъ о внукѣ, крестникѣ, о милости Государя и др. и со страхомъ поднялась, чтобы идти сквозь столь ненавистную ей толпу станціи желѣзной дороги.

— Пойдемте, мама, теперь мало народа, и мы васъ проведемъ прекрасно, — сказалъ сынъ.

Дѣвушка несла мѣшекъ и собачку, артельщикъ другіе мѣшки. Вронскій велъ подъ руку, дворецкій поддерживалъ за другую руку. Съ трудомъ перебравшись черезъ мучительный для старыхъ людей порогъ, шествіе тронулось дальше и подходило уже къ[614] залѣ. Молодая дама въ блестящей атласной шубкѣ, съ краснымъ чѣмъ то на подолѣ, съ блестящими ботинками съ пуговицами и кисточками и съ лиловой вуалью до половины нарумяненнаго лица, громко[615] говоря что-то, съ испуганнымъ лицомъ почти пробѣжала навстрѣчу и чуть не толкнула старуху и привела ее въ ужасъ.[616] Еще пробѣжалъ артельщикъ. Очевидно что-то случилось на станціи. Послышались шаги, голоса, и народъ отъ подъѣзда хлынулъ назадъ, и ужасъ чего-то случившагося распространился на всѣхъ лицахъ.

— Что такое? что, гдѣ? Бросился? Раздавили?

Вронскій посадилъ мать на кресло рядомъ съ Карениной и быстрыми шагами пошелъ за Степаномъ Аркадьичемъ, пошедшимъ узнавать, что такое.

Стрѣлочникъ попалъ подъ отодвигаемый поѣздъ, и его раздавило на смерть. Еще прежде чѣмъ вернулись Вронскій и Алабинъ, лакей разсказалъ это Графинѣ.

Степанъ Аркадьичъ вернулся прежде и разсказалъ ужасныя подробности.

— Но гдѣ же Алеша? — задыхаясь и трясясь, спрашивала мать, какъ будто боясь, съ нимъ бы не случилось чего.

— Вотъ онъ идетъ.

[617]Вронскій шелъ торопливо, застегивая сертукъ, и лицо его было блѣдно, какъ платокъ.

— Поѣдемте, мама.

— Чтожъ, неужели ты видѣлъ его?

— Да,[618] видѣлъ.

— Совсѣмъ убитъ, умеръ? — спросила Анна Аркадьевна.

Онъ взглянулъ на нее[619] строго, какъ ей показалось.

— Да, — отвѣчалъ онъ холодно.

— Ужасно то, что осталось несчастное семейство, — сказалъ Степанъ Аркадьичъ. — Какая ужасная смерть.

— Напротивъ, мгновенная, — сказалъ Вронскій.

— Мгновенная, — повторила она задумчиво, и красота ея таинственныхъ, въ глубь смотрящихъ глазъ поразила его. — Ну, прощайте еще разъ, Графиня, — сказала она.

— Ну, пойдемте, мама, — сказалъ сынъ.

Но только что онъ взялъ ее за руку, какъ подошелъ Начальникъ Станціи.

— Вы пожертвовали для семейства убитаго 200 рублей, потрудитесь записать.

Вронскій оглянулся на Анну, она пристально смотрѣла на него. Онъ покраснѣлъ и отошелъ съ Начальникомъ Станціи, что то живо говоря ему.[620]

— Что съ тобой, Анна? — спросилъ братъ, когда они отъѣхали уже нѣсколько сотъ саженъ.

Анна молчала и тряслась вся, какъ въ лихорадкѣ.

— Ничего, — сказала она, насильно улыбаясь.

— Вотъ ты говоришь, что я здорова. А ужасно нервна стала. Эта дорога и это страшное событіе и твое положеніе — все это меня ужасно взволновало. Ничего, это пройдетъ. Ну, а Долли ужасно убита, ты говоришь? — «Я думаю», сказала она про себя, не глядя на брата.

— Анна, ты пойми, — началъ Степанъ Аркадьичъ, снимая шляпу отъ волненья, — ты пойми, что я чувствую себя виноватымъ до такой степени, что я не нахожу словъ. Съ такой женщиной, какъ Долли. Но, другъ мой, я вѣдь признаю свою вину. Неужели все погибло? — Онъ всхлипнулъ и помолчалъ. — Дѣвушка эта...

— Ахъ, ради Бога не разсказывай подробности, — положивъ свою маленькую ручку на рукавъ его шубы, сказала Анна Аркадьевна.

— Но, Анна, ты всегда была моимъ ангеломъ хранителемъ, ты вся живешь для добра. Спаси меня.... Ты, я знаю, утѣшишь, успокоишь, устроишь, она любитъ тебя, вѣритъ тебѣ....

— Да, но почему ты думаешь, что я могу сдѣлать что нибудь? Ахъ, какъ вы гадки, всѣ мущины, — сказала она.

Подъѣхавъ къ своему дому, Степанъ Аркадьичъ высадилъ сестру, значительно вздохнувъ, пожалъ ей руку и поѣхалъ въ Присутствіе.

* № 20 (рук. № 17).

— Графиня Вронская въ этомъ отдѣленіи, пожалуйте, — сказалъ молодцоватый кондукторъ, подходя къ Вронскому.

Лицо Вронскаго выражало волненіе, и видно было, что, хотя онъ шутилъ только что о привычкахъ своей матери, свиданье съ ней волновало его. Онъ непривычно быстро пошелъ за кондукторомъ. Въ самыхъ дверяхъ вагона онъ почти столкнулся съ[621] дамой въ[622] темносинемъ суконномъ платьѣ съ пелеринкой, обшитомъ мѣхомъ.[623]

Тотчасъ же по простотѣ этаго платья и манерѣ дамы, узнавъ, что это была дама, Вронскій остановился, чтобы извиниться.[624] Взглянувъ на простое[625] лицо дамы,[626] обвязанной кругомъ по шляпѣ большимъ платкомъ, и встрѣтившись взглядомъ съ глазами, дружелюбно внимательно смотрѣвшими на него, Вронскому вспомнилось что то знакомое и милое, но что была эта дама, онъ не могъ вспомнить. Дама эта, очевидно, старалась отдѣлаться, и не знала какъ, отъ другой дамы, прощавшейся съ ней и о чемъ то просившей. Проходя, Вронскій услыхалъ:

— Что вамъ стоитъ? А можетъ быть, это Богъ свелъ меня съ вами. Вы слово скажете мужу.

— Я все готова сдѣлать, что отъ меня зависитъ, но повѣрьте, что это не въ моей власти, — сказалъ нѣжный густой голосъ.

* № 21 (рук. № 17).

Въ дверяхъ зашумѣло, и вмѣсто женскаго полушалія — мужской голосъ.

— Пришелъ проститься съ вами, Анна Аркадьевна, — говорилъ голосъ. — Хоть немножко насладиться вашимъ обществомъ, и за то спасибо.

Вронской оглянулся. Просительница дама ушла, и въ дверяхъ стоялъ старикъ въ собольей шапкѣ, знаменитый ученый, котораго Вронской зналъ съ вида.

— Надѣюсь встрѣтиться съ вами въ Москвѣ и продолжать нашъ споръ и доказать — вы знаете, мы, женщины, смѣлы — доказать, что въ нигилистахъ не можетъ быть ничего честнаго.

— Петербургскій взглядъ, — сударыня.

— Не Петербургскій, a человѣческій, — сказалъ нѣжный, чистый голосъ.

— Ну съ, позвольте поцѣловать вашу ручку.

— До свиданья, Иванъ Петровичъ. Да посмотрите — если братъ тутъ, пошлите его ко мнѣ.

— А вашего брата нѣтъ? Неужели его нѣтъ? — сказала старуха, за взглядомъ сына перенося свои глаза на даму въ пелеринѣ, обшитой мѣхомъ.

«Ахъ, вѣдь это Каренина», подумалъ Вронской, теперь совершенно разсмотрѣвъ ее. Она была похожа на брата — то же красивое, цвѣтное и породистое лицо и сложеніе, но совершенно другія глаза.[627] Глаза ея казались[628] малы отъ густыхъ черныхъ рѣсницъ, окаймлявшихъ ихъ.[629] Но[630] главная черта ея, бросавшаяся въ глаза, были черные, какъ вороново крыло, волоса, которые не могли быть приглажены и вездѣ выбивались и вились.

* № 22 (рук. № 17).

<— Ну такъ скажи же мнѣ все про себя. Прежде чѣмъ я ее увижу, мнѣ нужно понять ваше положеніе.

— Что мнѣ сказать, — началъ Облонскій, снимая шляпу отъ волненія.[631] — Я погубилъ себя и семью,[632] я пропалъ, и семья, и она, и дѣти — все пропало,[633] если ты не поможешь.