Николай Наседкин - Самоубийство Достоевского (Тема суицида в жизни и творчестве) Страница 36

Денег Достоевский назанимал-добыл и 6 февраля 1857 года в Одигитриевской церкви г. Кузнецка состоялось венчание его с Марией Дмитриевной Исаевой. Одним из двух "поручителей по женихе" (то есть, шафером-свидетелем) был чиновник Кузнецкого училища учитель... Вергунов (!). Свадьба вышла весьма пышная и многолюдная. Фёдор Михайлович был счастлив, весел и "очаровал" кузнецкое общество. Впрочем, если принять во внимание одну довольно грязную сплетню, то вполне вероятно, что под внешней весёлостью жениха клокотали обида, горечь и ревность. Любовь Фёдоровна Достоевская в книге "Достоевский в изображении своей дочери" уверенно пишет, что-де "накануне своей свадьбы Мария Дмитриевна провела ночь у своего возлюбленного, ничтожного домашнего учителя, то есть Вергунова"124. Эта, увы, жизнеподобная сплетня, видимо, тотчас же стала известна Достоевскому по приезде его в Кузнецк. Впрочем. Не исключено, что уже много позже Мария Дмитриевна в минуту злой ссоры с мужем уязвила-ранила его таким признанием. Впоследствии, в минуту горькой откровенности, в свою очередь Фёдор Михайлович поделился своим давешним горем с Анной Григорьевной, а та через много лет поведала об этой некрасивой истории с первой женой Достоевского (уж Бог весть из каких соображений!) своей повзрослевшей дочери...

Однако ж - это уже не суть важно. С началом семейной жизни период запредельных страстей и самоубийственных состояний-настроений, связанных с любовной лихорадкой, в жизни-судьбе Достоевского как бы заканчивается. Пик его первой любви пришёлся на период жениховства, и после свадьбы накал страстей пошёл на убыль. Началась обыденная семейная жизнь, полная хозяйственных бытовых хлопот, началось, если можно так выразиться, чрезмерное беспрерывное общение двух обременённых болезнями и имеющих далеко не ангельские характеры людей. Причём, у Марии Дмитриевны совершенно не было, как впоследствии у Анны Григорьевны, преклонения перед талантом (уж не говоря о гении!) своего мужа. Позже, уже после смерти первой жены, Фёдор Михайлович в письме Врангелю (31 марта - 14 апреля 1865 года) вполне трезво подытоживает-оценивает и характеризует свою семейную жизнь так: "О, друг мой, она любила меня беспредельно, я любил её тоже без меры, но мы не жили с ней счастливо. (...) несмотря на то, что мы были с ней положительно несчастны вместе (по её странному, мнительному и болезненно фантастическому характеру), - мы не могли перестать любить друг друга; даже чем несчастнее были, тем более привязывались друг к другу..." (282, 116)

Конечно, быт опального писателя после женитьбы значительно улучшился. По воспоминаниям дочери ротного командира Гейбовича, под началом которого служил прапорщик Достоевский, З. А. Сытиной, мы знаем, что он с женой занимал домик из четырёх комнат, и в нём было "мило, просто и уютно", имелся даже "куст волкомерии (уж Бог знает, что за растение! - Н. Н.) в деревянной кадочке"125. Достоевские принимали гостей, сами отдавали визиты. Одним словом, жили вполне обывательски, по-провинциальному покойно и размеренно. Можно было бы пофантазировать о том, какую сумятицу внёс в жизнь молодожёнов учитель Вергунов, который в августе 1857-го неожиданно перебирается на службу в Семипалатинск. Возобновилась или нет связь-страсть между ним и Марией Дмитриевной - осталось неизвестным. Но даже если и так, Достоевского это, скорей всего, уже никак не могло подтолкнуть к мыслям о самоубийстве. Больше того, уже сам Фёдор Михайлович, вероятно, давал-преподносил своей супруге поводы для ревности. Существовала-жила в Семипалатинске некая таинственная Марина О., совсем молоденькая девушка, которой прапорщик-писатель давал уроки. По словам Врангеля, когда Достоевский в октябре 1865 года гостил у него в Копенгагене, они много говорили-вспоминали о Сибири, в том числе - "и о покойнице Марии Дмитриевне, и о красавице Марине О., которую так ревновала к нему (Достоевскому. - Н. Н.) его жена"126.

Вероятно, можно согласиться с большим спецом в любовно-сексуальных вопросах Марком Слонимом в том, что о физической гармонии между супругами в семье Достоевских оставалось только мечтать, и постепенно Фёдор Михайлович начал относиться к Марии Дмитриевне как к сестре, как к больному близкому человеку, требующему не мужской страсти, а обыкновенной человеческой ласки, заботы, бережного ухода127.

Но спокойным бытие Достоевского никогда не было. Вместо страсти, пароксизмов ревности и любовных страданий его сознание, жизнь его заполнили напряжённое творчество и усиливающаяся падучая болезнь. Буквально через неделю после свадьбы, после первых брачных ночей, на обратном пути из Кузнецка в Семипалатинск, когда молодые остановились в Барнауле у П. П. Семёнова (Тян-Шанского), с Достоевским случился сильнейший припадок. Врач ставит диагноз: настоящая эпилепсия и предрекает - если больной не будет лечиться, вскоре во время одного из таких припадков он задохнётся от горловой спазмы.

Умрёт в одночасье.

4

Этот сибирский доктор, "учёный и дельный", у которого Достоевский "выпросил подробную откровенность", буквально вверг бедного новобрачного в отчаяние. (281, 275)

А уж какой стресс пережила Мария Дмитриевна! В письме к Михаилу Михайловичу (от 9 марта 1857 г.) скупо после сообщения о барнаульском припадке добавлено - "перепугавший до смерти жену..." И опять же можно согласиться с М. Слонимом, что открывшаяся так нежданно и совсем в неподходящий момент страшная болезнь Фёдора Михайловича отнюдь не способствовала ладу и любви в ещё только складывающейся семье. Это потом юной Анне Григорьевне даст Бог мудрости и терпения относиться к болезни мужа без отвращения и страха: милосердно, долготерпимо и с пониманием того, что эпилепсия Достоевского - это в какой-то мере плата за гениальность, за богоизбранность, за бессмертие...

Однако ж, спустимся на грешную землю и вернёмся в то время, когда в авторе "Бедных людей" и "Неточки Незвановой" гения никто не видел, включая его самого и, уж тем более, его "перепуганную до смерти" супругу. Достоевский - в грусти и унынии. Доктор посоветовал ему остерегаться новолуний, и теперь он в каждое рождение луны будет ожидать нового припадка. Что, как правило, и случается. Даже мало сведущему в медицине и психологии человеку вполне понятно: если больной перед тем же новолунием будет думать беспрерывно о неминуемом припадке, бояться его, ждать, то припадок непременно и случится. Особенно, если иметь такую мнительную, возбудимую и легко поддающуюся внушению нервную натуру, как у автора "Слабого сердца".

Если в юности он всерьёз боялся впасть во сне в летаргию, то теперь его начинают преследовать мысли о внезапной и, главное, - преждевременной смерти. К примеру, в письме к старшей сестре своей жены В. Д. Констант в Астрахань от 30 ноября 1857 года Достоевский вполне убеждённо пишет: "Знаете ли, у меня есть какой-то предрассудок, предчувствие, что я должен скоро умереть. Такие предчувствия бывают почти всегда от мнительности; но уверяю Вас, что я в этом случае не мнителен и уверенность моя в близкой смерти совершенно хладнокровная. Мне кажется, что я уже всё прожил на свете и что более ничего и не будет, к чему можно стремиться..."(281, 293) Последняя фраза воспринимается прямо-таки словно откровение из предсмертной записки самоубийцы. Впоследствии Достоевский будет не раз и не два предсказывать свою неминуемую и якобы скорую кончину, но и параллельно он, опять же периодически, будет раз за разом испытывать новую волну жизнелюбия и жажды долголетия. Разумеется, всегда такому всплеску эйфории способствовало какое-нибудь радостное событие. Перемены к лучшему. Например, стоило только бывшему петрашевцу вырваться наконец из Сибири, он в первом же письме "дорогому другу" Врангелю уже из Твери восклицает: "Но я верю, что ещё не кончилась моя жизнь и не хочу умирать..." (281, 337)

Однако ж, прежде чем обрести свободу и надежды на новую счастливую жизнь, опальному писателю пришлось приложить максимум усилий, изрядно похлопотать, и его жестокая, убийственная болезнь, как ни парадоксально, стала в этой борьбе за своё освобождение из сибирского плена главным оружием Достоевского. В конце 1857 года больной прапорщик начинает активные хлопоты о своей отставке, и на свет появляется важный для судьбы Достоевского официальный документ - "Свидетельство" о состоянии его здоровья, в котором лекарь Ермаков фиксирует историю его болезни: "...свидетельствовал я совместно с штабс-капитаном сего батальона Бахиревым прапорщика того же батальона Фёдора Михайлова Достоевского, при чём оказалось: лет ему от роду 35 (на самом деле - 36; путаница с его возрастом происходила постоянно. - Н. Н.), телосложение посредственное, в 1850 году в первый раз подвергся припадку падучей болезни (Epilepsia), которая обнаруживалась: вскрикиванием, потерею сознания, судорогами конечностей и лица, пеною перед ртом, хрипучим дыханием, с малым, сокращённым пульсом. Припадок продолжался 15 минут. Затем следовала общая слабость и возврат сознания. В 1853 году этот припадок повторился и с тех пор является в конце каждого месяца.