Алексей Писемский - Взбаламученное море Страница 36

Точно так и Евсевий Осипович разумел и понимал Нетопоренка и, чтобы не держать его очень близко около себя, он сыскал ему место по другому ведомству, асессора в палате, а затем на место советника Нетопоренко сам уж перешагнул и так там укрепился, что, говорят, считался за образцового чиновника.

Но он был не глуп: по какому-то чутью, в воздухе или даже из-под земли вынюхивая, он предчувствовал, что невдолге кругом него будет происходить совсем не то, что теперь происходит, и что звезда его померкнет окончательно и навсегда.

Чтоб обеспечить себя на этот случай, он жил скопи-домом и сколачивал копейку на черный день.

Бакланов чуть не задохнулся, всходя к нему по вонючей лестнице. Оборванная, грязная дверь, которую точно двадцать собак рвали, была не заперта. Нетопоренко только сейчас проснулся и, брившись, пильмя-пилил парня, которого он взял к себе будто бы затем, чтобы приучить его к письменной части, а в самом деле заставлял даже белье себе мыть.

— Эка шельма!.. неумоя!.. рыло поганое!.. — говорил он.

Малый не обращал никакого внимания на эти слова и молча обмахивал с грязной мебели пыль метелкой.

— К вам пришли-с, — обернулся он наконец и сказал.

— Кто там? — крикнул было Нетопоренко сердито, но, увидев, что входит хорошо одетый господин, сейчас же переменил тон. — Извините меня, пожалуйста! — говорил он, запахивая свой грязный халат. — А дверь у тебя опять была не заперта! — прибавил он, почти с судорогами в лице, парню.

Но тот и этим нисколько не сконфузился: его упорно спокойное лицо как бы говорило: «Да, и завтра не запру, и добьюсь того, что ты меня прогонишь».

— Ну, я же тебя! — прошипел Нетопоренко, поколотив пальцем по столу.

Он в свою очередь тоже, видно, решился переупрямить парня.

— Что вам угодно? — обратился он наконец к Бакланову.

Тот подал ему письмо.

— Прошу покорнейше присесть! — сказал Нетопоренко, взглянув на почерк.

Александр сел.

Нетопоренко прочел и как бы некоторое время оставался в недоумении.

— Служить вам угодно у меня? — проговорил он, склоняя голову на бок.

— Да, я желал бы.

— Конечно, я для его высокопревосходительства должен и стремлюсь всей душой сделать все!.. — сказал Нетопоренко модничая и не без важности.

Из письма Ливанова он очень хорошо увидел, что тот не слишком близко к сердцу держал племянника.

— Ваша прежняя служба? — прибавил он.

— Я из университета.

— А, да! Но там ведь есть разные факультеты?

— Я юрист.

— А, да!

Важность Нетопоренка все больше и больше увеличивалась.

— Это, впрочем, для службы все равно. Почерк ваш позвольте видеть.

— Я писать умею, — отвечал Бакланов с улыбкою и, не снимая перчатки, на первом же попавшемся ему клочке начал писать: «Милостивый государь!».

— Нет, уж вы потрудитесь дома там, что ли, на аккуратном этаком листике бумажки написать… Я генералу должен показать.

Генералом Нетопоренко называл своего управляющего.

— Я это могу и здесь сделать, — отвечал Бакланов и, взяв со стола советника лист бумаги, написал на нем отчетливо несколько строчек.

Почерк, впрочем, у него был очень хороший, но смелость, с которой он это сделал, не понравилась Нетопоренке: стоя за спиной Бакланова в то время, как то писал, он покачивал на него головой; потом, посмотрев с серьезным видом на написанное и положив молча бумагу на стол, он явно хотел поговорить перед своим будущим подчиненным и дать ему некоторое понятие о своем взгляде на вещи.

— Учение?.. Образование?.. — начал он как бы вопросительно и разваливаясь в креслах: — но надобно смотреть, согласно ли оно с религией, с нравственностью, и наконец как влияет оно на само поведение человека.

— Образование, я думаю, не портит ничего этого, — проговорил Бакланов.

— О, нет! Не скажите! — воскликнул Нетопоренко. — Из наук, конечно, история вот… Я сам любил ее в молодости… Описывается жизнь монархов и других великих особ — все это, разумеется, в нравственном духе! Или математика — учит там разным вычислениям, объясняет движение светил небесных.

Бакланову даже совестно было слушать всю эту чепуху.

— Но ваша философия, господа, — продолжал Нетопоренко, несколько даже взвизгивая и возвышая голос почти до совершенной фистулы: — она прямехонько подкапывает основы государства… Я бы запретил имя ее упоминать для молодых людей.

Бакланов мрачно молчал.

— Ведь ученье — это еще одни рассуждения, а служба уж дело!.. настоящее… — продолжал Нетопоренко, приходя в пафос разговора. — Вон председатель наш… Я всегда это, без лести, про него говорил… Он, как прочтет дело, так и начинает его разбирать, как ленты: эту порядку — сюда, эту — сюда… Смотришь, оно уж у него и поет! Это ум! соображение!.. А Ваши все эти финтифлюшки — все это еще буки!

«Вот мерзавец-то», — думал Бакланов. — Когда же я могу получить ответ, и могу ли я надеяться иметь хоть какое-нибудь классное место? — проговорил он вслух, вставая.

— Ничего еще не могу сказать; во-первых, первоначально повидаюсь с вашим дядюшкой, желаю от него слышать несколько более определенную рекомендацию об вас; потом должен генералу… Я человек маленький: мне что прикажут, то я и делаю…

— Я постараюсь заслужить ваше доверие, — проговорил Александр, и сам не зная, зачем он это говорит.

— Верю-с! — отвечал ему, не без ядовитости, Нетопыренко. — Хотя в то же время прямо должен вам сказать, — продолжал он: — что вы, гг. университетские, мало годитесь для нашей службы: слишком поверхностны… слишком любите высшие взгляды кидать, а что нужно для дела, то пропускаете.

Бакланов ничего не возразил и раскланялся.

Главное, его удивляло то: каким образом этот человек масон, значит, все-таки принадлежит к кружку людей честных и образованных? По своей молодости и неопытности он не знал еще, что ко всем добрым начинаниям, когда они войдут в силу и моду, как к памятникам в губернских городах, всего больше напристанет грязи и навозу.

Нетопоренки и теперь занимаются не менее благодарным делом: они вольнодумничают и читают со слезами на глазах Шевченко!

18

Место, где Нетопоренко — божок

Не без робости, через четыре дня, Бакланов вошел в палату. В передней он увидал сторожа и нескольких мужиков с печальными лицами. В следующей комнате молоденький чиновник печатал конверты, а другой, совсем старый, с глубокомысленным видом записывал их в книгу и выставлял на них номера.

Бакланов подошел к ним.

— Я желал бы видеть г-на Нетопоренка! — сказал он.

— А зачем вам? — спросил с любопытством молодой чиновник.

— Я на службу здесь поступаю, — отвечал откровенно Бакланов.

— Да куда же? Здесь ведь нет вакансий! — проговорил молодой чиновник.

— Как нет! — забрюзжал на него старик: — вчера помощнику во втором столе велели подать в отставку.

— За что же это так? — спросил, уже с некоторым негодованием, молодой человек.

— Нагрубил там, что ли, советнику! — отвечал старик равнодушно.

Бакланову сделалось неловко: неужели это для него выгнали человека из службы? Однако он промолчал.

— Это, значит, вам в хозяйственное отделение надо… туда ступайте! — сказал молодой чиновник, показывая ему на следующую комнату.

Бакланов вошел и увидел у среднего простенка стол; по прочим двум стенам тоже стояли столы с надписями: 1-й, 2-й, 3-й… У простеночного стола сидел чиновник, с Станиславским на шее, с лицом точно крапленым сажей и в очках.

При входе Бакланова он сейчас же обернулся и стал на него смотреть, но не в очки, а через них, как будто бы он их берег на рассматривание более достойных предметов.

— Что вам угодно? — спросил он наконец.

— Я ожидаю господина Нетопоренка, — отвечал Бакланов.

— Ну, так подождите там… Здесь не место! — проговорил чиновник.

Это был делопроизводитель отделения, тоже малоросс и любимец Нетопоренка.

В Петербурге, как известно, все нации, кроме русской, имеют свои партии, и члены их тянут друг друга за уши на ступенях житейской лестницы.

Бакланов, делать нечего, опять вышел в прежнюю комнату.

— Что же вам там сказали? — спросил его с любопытством молодой чиновник.

— Да там не велят и стоять! — отвечал Бакланов.

Молодой человек покачал головой.

Бакланову ужасно хотелось сесть. Он начинал чувствовать усталость и какую-то невыносимую тоску, которую иначе нельзя назвать, как «тоской просителей» в присутственных местах.

Будучи не в состоянии долее стоять на ногах, он сел на окно. Чиновники между тем, как шмели, беспрестанно шмыгали мимо него. Проходил иногда и правитель дел, с озабоченным лицом и с пером за ухом. Всякий раз он несовсем дружелюбно посматривал на Бакланова и наконец проговорил ему: