Инна Кинзбурская - Дорога на высоту Страница 36

Когда мы только приехали, я хотела поселиться в Иерусалиме, но мои домашние меня не поддержали, мы осели в маленьком городке на севере страны. Лучше это было или хуже? Как сложилась бы наша жизнь, окажись мы в столице? Что за люди окружали бы нас? Кто может сказать, как было бы, если бы?.. Но сложилось так, как сложилось, и почти четыре года мы жили бок о бок с такими вот представителями нашего богоизбранного.

-- Нет головы, -- говорит о каждом из наших соседей Абрам. Мы не спорим с Абрамом, мы с ним согласны. Он человек основательный, добрая часть его жизни прошла в Галуте. Там еврею без мозгов нельзя. А в Израиле, выходит, можно.

-- Что они -- глупые, подлые, плохие люди? -- раздумываю я вслух о наших соседях.

-- Какие есть... -- откликается муж.

Какие есть, такими их и принимай. Вот только бы не грохотали допоздна.

А они -- что о нас думают? Может, недовольны:

-- И занесло же в наш дом этих русских!

А может, и не думают о нас вовсе, скорее всего им не до нас. Мало своих забот?! Живут себе. Это мы не можем отказаться от мысленной жвачки. Есть у нас особенность такая -- жуем и жуем все, что приходит в голову. Иногда одну и ту же навязчивую думу, но чаще мысли приходят в голову в каком-то странном беспорядке. А может, и есть в их череде неведомая мне связь.

Перед праздником Суккот Габи попросил у нас разрешения поставить сукку на нашем дворе, свой у него был завален строительным мусором и всяким хламом. А он хотел, чтоб было все, как положено у евреев, чтоб стояла сукка и дети радовались. Конечно, мы разрешили. В этот праздник сукка для еврея -- дело святое.

Правда, мы всю жизнь обходились без этого шалаша. Мы вообще понятия не имели о таком празднике, но то наша беда. Может, потому и идет все наперекосяк, что далеки мы от Всевышнего. Теперь мы тоже сооружаем сукку, если в праздничные дни собирается приехать к нам Леша, бывший Леша, теперь Менаше, наш старший внук. В отличие от нас он пытается приблизиться к Господу, носит цицит, пейсы и соблюдает заповеди. И мальчики его, они родились уже в Израиле, по утрам за папой повторяют молитву.

Но я не о них, я о сукке.

Мы знаем теперь все строгие правила, которым должно соответствовать это временное жилище, иначе наш Леша (для нас он все равно остается под этим именем) сидеть, а тем более трапезничать, молиться, спать в ней не станет. Мы все выполняем по правилам, чего не сделаешь для дорогих и любимых людей, даже если они ушли от тебя по другой дороге. Хотя -- кто знает, может, его дорога и есть действительно верная.

Да, я -- о сукке. Теперь мы знаем, какой она должна быть, а тогда считали -- шалаш и шалаш, лишь бы крыша была из веток.

Такой вот сборный домик без крыши, купленный в магазине, и поставил перед нашими окнами Габи и сверху покрыл его ветками. Домик был вместительный, просторный, посредине стоял большой стол, кровати не было, никто в сукке не спал. Молитвы оттуда тоже не доносились, мы их не слышали. Но трапезы проводились. Устраивались застолья веселые, шумные, с гостями, смехом детей, это было приятно. А когда праздничные дни совпали с субботой, во дворе жарили на огне мясо, Габи даже принес нам небольшую тарелочку этого ароматного мяса, угощенье в знак благодарности. Был Габи, как и всегда в субботу, в кипе. В субботу он кипу носил обязательно.

Вот и пойми их.

А мы сами -- какие? Разные. Я и не знала раньше, там, что мы такие разные.

Для нас главное в жизни была работа, -- сказал мне как-то один наш друг. Он врач, хирург, ученый. -- Собственно, работа и была наша жизнь.

Мы редко видимся, потому что он живет в Хайфе, но когда встречаемся, подолгу беседуем, я с удовольствием слушаю его мысли вслух. И провоцирую спор:

-- Ну да, труд для нас был делом чести, доблести и геройства.

-- Ошибаешься. Это был наш способ существования. Я говорю о творческой интеллигенции. Только полная самоотдача в работе, иначе мы не мыслили себе жизни.

-- Они тоже много работают. Даже очень много.

-- Для них работа -- это добыча средств для хорошей жизни. Чем больше работы, тем больше средств, тем, соответственно, больше можно себе позволить

-- И все равно, какая работа?

-- Лучше та, которая лучше оплачивается.

-- Ты тоже согласен делать любую работу, лишь бы хорошо платили?

-- Мне уже поздно меняться.

-- Ну, а если проживешь до ста двадцати?

-- Думаешь, есть еще время стать другим?

Его жену, мою подругу, мучает мысль, правильно ли они сделали, что приехали сюда, в Израиль. Там было, казалось, все. Почет, муж в своей области был из лучших, она тоже врач, работала, была большая прекрасная квартира, жили небедно, на жизнь хватало. По тем меркам. Было, было... Сыновья учились в институте, готовились стать врачами, как папа с мамой.

Здесь все другое. Близко море, живут, как когда-то месяц в году в Евпатории, апельсины круглый год, а на душе тоска. Муж непрерывно работает, ищет, думает, что-то пишет, но это у себя за столом, местной медицине пришелся он не ко двору.

-- Ничего, -- шучу я, -- он еще успеет измениться, еще все впереди.

Она понимает шутки.

Мальчики не стали дальше учиться. Конечно, врачебное ремесло -- дело хорошее, за него прилично платят. Но когда это ремесло им лично станет приносить дивиденды? Сколько лет пройдет, сколько зим? И труда -- сколько, и бессонных ночей? А красиво жить хочется сейчас. Здесь можно жить красиво. И мальчики ударились в бизнес.

Папа страдает, что сыновья не стали врачами. Самая лучшая на земле работа. Но мысль о том, зачем бросили ту страну, его не мучает. Неправильно то, что приехали поздно, надо было давно. И грустно ему оттого, что не чувствует себя здесь дома, и спрашивает себя: "Почему?" Надеется, что это чувство еще придет.

-- Я спросил у двоих старожилов, -- как-то рассказал он мне, -- приземлились ли они в этой стране. Оба ответили, что да, приземлились. Как? Когда? Что помогло?

Один из тех, с кем говорил наш друг, онколог, врач, в Израиле семнадцать лет. Он сказал: "Когда сын пошел в армию. Была война. Я понял, что сын пошел защищать нашу землю. Это земля наша, моя".

Второй -- строитель, руководит строительной фирмой. Приехал сюда лет двадцать назад. Сначала было трудно, но прошло время, и все наладилось, он был неплохо устроен. Но ведь хорошему нет предела, а тут появилась возможность уехать в Штаты и жить еще лучше. "Так вот, дети наотрез отказались. Они были тогда совсем юными, но заявили отцу: "Хочешь, поезжай сам, а мы никуда не поедем. Это -- наше". И тогда, -- закончил свой рассказ израильтянин, -- я понял, что ехать некуда. Здесь и их, и мой дом".

-- Значит, -- сказал мой собеседник, -- чувство дома приходит через детей?

Он замолчал. Может, думал о том, что не мотайся его сыновья по заграницам в поисках жизненных благ, а осели бы на этой земле, он тоже обрел бы в душе покой, а в стране свой дом.

Но вот случилась с отцом беда, и молодые бизнесмены примчались в Израиль выполнять медицинскую работу. Они выхаживали отца после тяжелой операции, не отходили от постели ни на минуту, пока не стало легче. Руки у них хорошие, медицинские.

Он полулежит на диване, я сижу возле. Мы разговариваем. Он похудел, ослаб, но в глазах напряжение мысли.

-- Знаешь, -- говорит он, -- я в восторге от израильской медицины. Я, сама понимаешь, сделал не одну сотню операций. Но -- куда нам. Я уже не говорю об аппаратуре, инструментах. Технология отработана до мелочей, в послеоперационный период все делается так, чтобы избежать осложнений, чтобы их просто не было. А там: появились осложнения -- давай вытаскивать.

-- Конечно, -- говорю я, -- мы же были большевики, мы создавали трудности, чтобы героически их преодолевать.

Он усмехается, но шутку не подхватывает. Ему надо довести свою мысль до конца.

-- Понимаешь, здесь все отлажено, есть программа на каждый случай. Такие показания -- делай так, еще что-то -- вот так. И врач не думает. У него нет нужды думать, у него есть программа. Хорошо это? Может, и хорошо. Но если случай особый, если какие-то отклонения, надо подумать, понять, они этого не умеют. Наверное, не все. Тем, кто разрабатывал программу, пришлось пошевелить мозгами. А может, учились они в другой стране. Ну, а нам приходилось думать. Каждый раз. Нам нельзя было иначе. У нас не было компьютеров. Плохо это было? Не знаю. Может, не так уж плохо.

И опять в разговоре возвращаемся мы к его сыновьям. Ну хорошо, доучились бы они там, стали врачами. Но были бы они счастливы? И стало бы в мире меньше бед?

Он не знает, не знает.

Разве только они, ступив на израильскую землю, поняли, что это иной мир, он непохож на тот, в котором мы жили, и увидели в нем то, что каждому дано было увидеть.

В первые дни, когда мы только приехали, куда-то все время исчезал муж Ирины, Володя, наш зять. Он садился на свой чудом довезенный велосипед и надолго уезжал. Потом мы поняли, что путь его лежал по всем радио- и электромагазинам города. Там, в Союзе, он всю жизнь создавал электронные системы, и они были, казалось, техническим совершенством. А здесь в витринах обычных магазинов стояло то, что раньше он видел только на картинках проспектов, которые в последние годы начали привозить из-за рубежа. Можно было зайти в магазин и потрогать все, что стояло в витринах, подержать в руках, рассмотреть, купить. Нет, купить невозможно, потому что нет денег.